Мать четырёх детей к старости осталась в полном одиночестве.
Материнство — благословение, но и крест тяжёлый. Отдаёшь всё без остатка: здоровье, годы, мечты… А что получишь взамен? Будут ли рядом твои выросшие птенцы, когда поседеют виски и задрожат руки? Или оставят с пыльными фотоальбомами да с болью, которую ничем не заглушить?
Татьяна Игнатьевна Громова крутилась как белка в колесе всю жизнь. После гибели мужа в аварии на трассе М10 (её младшей Катеньке тогда и года не было) она одна поднимала четверых. Новая любовь? Какая уж там — сердце было занято детьми. Они стали её вселенной.
Работала без передыха: уборщицей в школе, продавщицей на рынке, вязала ночами шапки на заказ. Сама ходила в одном драном пальто по пять зим, забыв о косметике и кино. Всё — чтобы дети были сыты, обуты, выучены.
Старшая, Ольга, отучилась в мединституте, укатила в Германию по контракту. Вышла там замуж, родила двойню. Шлёт открытки на Рождество и изредка голосовые в Телеграме. Звонит раз в полгода. Татьяна Игнатьевна вздыхает, но гордится — вот какая дочь самостоятельная!
Сыновья — Дмитрий и Артём — осели в Питере. Всего-то ночь на поезде, но будто за океаном. Звонят раз в месяц, на майские не приезжают. Новости узнаёт из их сторис в ВК. Не ропщет. Лишь бы здоровы были.
Катя, младшая, дольше всех жила с матерью. После университета вышла замуж и перебралась в Нижний Новгород — мужу там квартиру бабка оставила. Татьяна Игнатьевна плакала в подушку: Катюша-то была её отрадой. Теперь звонит раз в неделю, но слышно — торопится, вот-вот трубку бросит.
Дом Татьяны Игнатьевны стал тихим как склеп. Давление скачет, ноги как чугунные. В магазин уже не ходит — соседка тётя Люда приносит хлеб да молоко. Да подруга молодости Валентина Семёновна навещает — то лекарства привезёт, то скорую вызовет, когда старуху прихватит.
Дети будто есть, а будто и нет. Татьяна Игнатьевна не сердится. Сама виновата — приучила их быть независимыми. Не научила просить помощи, ведь сама всю жизнь справлялась.
Как-то Катя заикнулась, чтобы мать переехала к ним, но зять насупился: «Тесно, да и бабкины причуды нам ни к чему». Больше разговор не поднимали. Татьяна Игнатьевна и не настаивала — не хочет быть помехой.
Дни похожи как близнецы: утренние молитвы, таблетки, слабый чай. Телевизор бормочет вполголоса. Вязание. Окно в мир — подоконник с геранью. Изредка — звонок Валентины Семёновны или визит медсестры. А вечером — то самое щемящее: вдруг завтра? Вдруг кто-то приедет? Принесёт пирог с капустой, сядет рядом, возьмёт её морщинистую руку…
Иногда она достаёт потрёпанный альбом. Вот её птенцы — смешные, курносые, в пионерских галстуках. Вот она — молодая, с горящими глазами, с незабудкой в волосах. Вот жизнь, отданная без сдачи.
Татьяна Игнатьевна не жалуется. Лишь шепчет в темноте:
«Люблю их всех. Буду ждать. Пока сердце стучит — буду верить».
Только Богу известно, сколько ещё зорь ей суждено встретить в одиночестве. Увидит ли она всех своих детей за одним столом хоть разок перед концом?
