Сегодня, перечитывая старые записи, осознал, как сильно изменился. Пусть это будет исповедь на бумаге — о голоде, который я долго принимал за норму.
Меня зовут Дмитрий Игоревич. Тридцать пять лет. Родился в Нижнем Новгороде. Мать подняла меня одна — отец исчез, даже не дождавшись моего первого зуба. Детство запомнилось не смехом, а вечным напряжением: её взгляд, полный разочарования, взвешивание на кухонных весах каждую неделю, подсчёт калорий в тетрадке.
Мать — женщина с ледяным профилем, всегда одетая в строгие юбки, вечная пленница фитнес-клубов и салонов красоты. Она ненавидела свои бёдра, а заодно — мою любовь к пирожкам и книги вместо спортзала. «Полных не любят, — твердила она, — будешь толстым — умрёшь в одиночестве».
Так я и жил: зажатый, как пружина. В университете девушки поглядывали, но я убеждал себя — это случайность. Вместо близости — железные гантели и диеты. Тело стало доспехами, но внутри оставался тот самый мальчик, который боялся, что его снова бросят.
Пока однажды на трассе под Ярославлем не лопнуло колесо. Очнулся в больнице с переломом бедра и трещиной в ребре. Назначили реабилитолога — Анну Владимировну. Женщина с тихим голосом и руками, знающими, где боль. Она не торопила, не командовала. Просто смотрела — будто виде́ла сквозь.
«Расскажите, как себя чувствуете?» — спрашивала она, и однажды я сорвался: про мать, про весы на кухне, про страх быть ненужным. Анна не перебивала. Лишь в конце сказала: «Любовь — не награда за идеальность. Вы достойны её уже сейчас».
Я ждал наших занятий, будто глотка воздуха. Записывал её любимые книги, смеялся над её шутками про кота Василия. Когда она уехала на конференцию в Питер, в палате стало пусто. Мы переписывались — коротко, по-деловому, но для меня эти «Как самочувствие?» значили больше, чем поэзия.
После выписки пригласил её в кафе на Арбате. Анна вздохнула: «Дима, ты дорогой мне человек. Но у нас этика». Я кивнул. Не соврал, что не больно. Плакал в такси — не из-за отказа, а потому что впервые за двадцать лет почувствовал… голод. Настоящий. Не к куску торта, а к жизни.
Теперь хожу без трости. Качаюсь не ради зеркала, а чтобы утром легко подниматься по лестнице. И если встречу Анну снова — куплю ей не кофе, а цветы. Просто так. Потому что теперь я сыт. И сердцем, и душой.
**Вывод:** Иногда надо сломать ногу, чтобы понять — голодал не желудок, а душа.
