**Июнь, 12-е. Дневник.**
Моя мать сделала из меня вечно голодного — не по еде, а по теплу. Лишь одна женщина, реабилитолог, научила меня снова чувствовать.
Меня зовут Дмитрий. Мне тридцать пять. Родился в Новосибирске. Мать растила меня одна — отец исчез, едва я появился на свет. Детство запомнилось тревогой, вечным напряжением и погоней за её одобрением.
Мать была холодной красавицей, одержимой диетами, марафонами стройности и салонами. Вечно недовольная собой, она вымещала это на мне.
Я не был достаточно хорош — ни в учёбе, ни в спорте, ни в зеркале. Еда — строго по графику, взвешивания с пяти лет, никаких сладостей. «Будешь толстым — никто не полюбит», — твердила она.
Я вырос замкнутым, уверенным в своей непривлекательности. Решил: если не могу нравиться — буду идеальным. Качался до дрожи, морил себя голодом, бегал до изнеможения. Тело стало броней.
Женщины начали обращать внимание, но внутри оставался тот испуганный мальчик. Отношения длились неделями, без глубины. Пока не случилась авария — на трассе под Красноярском лопнуло колесо. Очнулся в больнице с переломом ноги и вывихом плеча. Контроль над жизнью рассыпался.
Моим реабилитологом стала Анна Владимировна — строгая, но с тёплым взглядом. Она видела, что сломано не только тело.
Сначала молчал. Но её вопросы были так просты, а голос так спокоен, что я заговорил. О матери, о погоне за любовью, о страхе быть брошенным. Она слушала, не перебивая. Лишь иногда говорила: «Ты достоин любви просто так».
Эти слова разбивали лёд в груди. Я ждал наших встреч не как врач и пациент — а как два человека.
Влюбился. Безмолвно. Просто светлел, когда она заходила в палату. Говорили о книгах, о жизни. Когда она уехала на конференцию в Москву, мир опустел.
Мы переписывались. Она отвечала тепло, но сдержанно. После возвращения я пригласил её в кафе. Она вздохнула:
— Дима, ты мне дорог. Но я не могу нарушить этику.
Я поблагодарил. Ушёл. Плакал впервые за годы — не из-за отказа, а потому что наконец жил.
Теперь хожу без костылей. Тренируюсь не ради совершенства — ради силы. И если встречу Анну снова — приглашу на кофе. Уже не как больной, а как человек, который наконец сыт. И телом, и душой.
**Вывод:** Голод души страшнее, чем голод тела. Но однажды находится тот, кто учит тебя снова есть — и жить.
