Меня зовут Дмитрий. Мне тридцать пять. Родился и вырос в Нижнем Новгороде. Мать воспитывала меня одна, отец исчез ещё до того, как я сделал первый шаг. Детство — это вечное ожидание её улыбки, которую я так редко видел.
Моя мать была женщиной с ледяным взглядом и безупречной внешностью. Вечные диеты, спортзалы, косметологи. Она ненавидела свои складки на животе, а следом — и меня. Я никогда не соответствовал её идеалу. Ни в учёбе, ни в футболе, ни в зеркале. Она ставила меня на весы каждую неделю, запрещала конфеты, заставляла бегать, даже когда мне хотелось сидеть с книгой. «Будешь толстым — останешься один», — повторяла она.
Я поверил. В юности был угрюмым, закомплексованным, избегал людей. Хотел нравиться девушкам, но был уверен — ни одна не посмотрит на меня. Тогда я решил: если уж не быть любимым, то хотя бы безупречным. Качался до изнеможения, голодал, изводил себя тренировками. Моё тело стало доспехами, за которыми я прятался.
Женщины начали обращать внимание, но внутри я оставался тем мальчишкой, который боялся отвержения. Все мои романы были короткими, нервными, пустыми. Пока я не попал в аварию. На трассе под Ярославлем лопнуло колесо, машину перевернуло. Очнулся в больнице со сломанной ногой и с ощущением, что жизнь выскользнула из рук.
Моим реабилитологом стала Анна Владимировна — женщина лет тридцати, строгая, но с тёплыми глазами. Она не просто лечила мою ногу. Она видела, что во мне всё сломано.
Сперва я молчал. Но её вопросы были такими простыми, а голос — таким тихим, что я начал рассказывать. Про мать, про вечный голод по любви, про страх быть брошенным. Она не перебивала. Слушала. И однажды сказала: «Ты достоин любви. Просто потому, что ты есть».
Эти слова разбили лёд внутри меня. Мы виделись каждый день. И я ждал этих встреч. Не как больной — как человек, который впервые почувствовал тепло.
Я влюбился. Без слов. Просто таял, когда она заходила в палату. Иногда мы говорили о Достоевском, иногда — о жизни. Когда она уехала на конференцию в Москву, я почувствовал, будто меня лишили воздуха.
Мы переписывались. Она отвечала тепло, но сдержанно. Я не знал, есть ли у неё муж, но понимал: даже эти смс — больше, чем я когда-либо получал. После её возвращения я набрался смелости — пригласил её в кафе. Она посмотрела на меня с грустью и сказала:
— Дима, ты мне дорог. Но я не могу. Это против правил.
Я всё понял. Поблагодарил. Ушёл. Да, я плакал. Впервые за десять лет. Не из-за отказа — потому что наконец почувствовал себя живым.
Сейчас я снова хожу. Без костылей. Хожу в зал — не для того, чтобы понравиться, а чтобы чувствовать себя крепче. И если однажды увижу Анну — приглашу её на кофе. Но уже не как пациент. А как человек, который больше не голодает. Ни телом, ни душой.
