— Больно… — едва слышно прошептала Алевтина, чувствуя, как сухие губы трескаются от жажды.
Попытка пошевелиться оказалась тщетной: тело не слушалось, будто по нему проехала гружёная телега. Левая рука висела как плеть, пронзая острой болью. Сознание, затуманенное дымом и страхом, никак не могло сложить картину произошедшего. Лишь обрывки — пламя, удары, небо, чёрное, как смоль… и голос. Где же он, Виктор?
Крик застрял в комке горла. Всё тело дрожало от боли, будто каждая клетка горела и гасла в муках. А потом запах — едкий, горький, дымный, вползающий в ноздри. Алевтина попыталась отползти от жара, от алых языков, лижущих её ноги. Это не было сном. Это был самый настоящий ад.
И сознание её покинуло.
Во сне вернулось то, что казалось утраченным навеки. Они сидели за праздничным столом. Бокалы, шипучее шампанское, Виктор улыбается, открывая бутылку.
— Ну что, Аля, теперь ты официально не в своём уме, — смеялся он. — Единственная девчонка на курсе лётчиков! Как только медкомиссию прошла?
— Я не только глазами стрелять умею, — подмигнула она.
— Беспредельщица, а не лётчик, — покачал головой Виктор. — Но небо ты любишь. Так же, как и я. Авиация — не детские игрушки. Это серьёзно. Хорошо, что я тебя гонял на тренажёрах — справилась.
— Успокойся, командир. Давай пить, пока пузыри не улетели, — усмехнулась она, пригубив вино.
Он говорил о небе, о том, как в детстве впервые сел в самолёт. Как мечтал. Как облака казались ему стадами овец, пасущихся в бескрайнем поле. Алевтина тогда подумала: «Ну и фантазёр…».
Но ведь и она мечтала. Вместе с ним. Вместе поступили. Вместе учились. Вместе поднимались в небо. И, увы, вместе попали на войну.
Очнувшись, она услышала хруст под рукой. Ан-2. Обугленный, искореженный. Их самолёт — теперь лишь груда металла. А рядом, среди развалин, он. Виктор. Стиснув штурвал, будто даже смерть не смогла вырвать его из кабины. Он сражался до последнего.
Кровь стучала в висках. Она не могла подойти ближе, только смотрела, как по его телу ползают муравьи, как кровь на комбинезоне манит мух.
Подойти — значит признать. Осознать, что его больше нет. Но как, если его голос до сих пор звучит в ушах? Если на губах — след его последнего поцелуя перед вылетом?..
Война ворвалась в их жизнь внезапно. Они только готовились к очередному тренировочному полёту. Прозвище «Голуби» прилипло к ним на аэродроме намертво. Пять лет — один экипаж. Одно сердце. Одна судьба.
— Готова, штурман? — подмигнул Виктор, застёгивая куртку. — Пелёнки взяла?
— Только твою лысину прикрывать собралась, — фыркнула Алевтина.
— А помнишь, с чего всё началось? Ты, ягоды, заплетённые косички… воровка из сада Петровых.
— А ты — простофиля, который сам подсадил меня через забор, — рассмеялась она.
Это был их последний разговор перед вылетом.
Теперь — только тишина. Алевтина перетянула руку ремнём — боль пронзила, как ток. Собрала, что смогла, сняла с шеи Викторов жетон. Он погиб. Но она жива. А значит, должна идти. Должна выбраться. Ради него. Ради памяти. Ради новой жизни, что уже теплилась в ней…
Шорох.
Голоса.
Они приближались.
Она затаилась в высокой траве. Боль была ничто. Главное — не выдать себя. Не дышать. Не шелохнуться. Если найдут — всё кончено. Ползла. Медленно. Царапая живот, сжимая зубы до хруста. Ползла, пока тьма не накрыла её с головой.
Очнулась ночью. Звёзды. Тишина. Она — одна.
Утро. Ржаное поле. Жажда сводила с ума. Фляга пуста. Рука — перебита. Но сердце стучит.
— Господи, если Ты есть… — прошептала она, — не дай мне умереть. Ради него. Ради нас.
Очнулась уже в госпитале. Белые стены. Капельница. Жетон Виктора — зажатый в кулаке.
— Мой сын полюбит небо, — проговорила она, касаясь живота.
— С чего ты взяла, что мальчик? — спросила мать.
— Я просто знаю. Там, среди дыма и огня, я просила Бога сохранить нас. И Он услышал. Это мой второй шанс. Ради него.
Война забрала всё, но не сломала. Жизнь продолжалась. И там, где погибла одна мечта, родилась другая. Сильная, как его руки. Чистая, как его глаза. И светлая, как небо, за которое он отдал жизнь.
