Пятьдесят лет я боялась стать вдовой. И только после его смерти, разбирая вещи, осознала всю жизнь прожила с незнакомцем.
Мам, может, хватит? От тебя уже пахнет нафталином и старыми временами, брезгливо сморщилась Ирина, застыв в дверях отцовской спальни.
Валентина Ковалева даже не обернулась. Методично, словно совершая обряд, она складывала его рубашки в картонную коробку. Одна к одной. Воротничок к воротничку.
Просто хочу разобрать этот шкаф.
Ты возишься с ним уже неделю. Он был хорошим человеком, мам. Скромным, порядочным, надежным. Но он умер. А вещи просто вещи.
Валентина замерла, сжимая в руках его любимый свитер с крупной вязкой. *Хорошим. Скромным. Надежным.* Эти слова, словно три гвоздя, вбивались в крышку гроба их брака. Пятьдесят лет оглушающей, тягучей тишины.
Она боялась не самой его смерти. Дрожала от мысли о пустоте, что наступит после. Именно она сейчас сочилась из щелей старого шкафа вместе с запахом пыли, заполняя легкие.
Я сама справлюсь, Ирочка. Иди, муж ждет. Не заставляй его ужинать в одиночестве.
Дочь вздохнула, но спорить не стала. Ушла. Валентина осталась одна. Со злостью, которую сама от себя не ожидала, она дернула дверцу шкафа. Та с скрипом поддалась.
Нужно было отодвинуть шкаф, протереть за ним пол. Виктор был педантом в вопросах чистоты. Еще одна его тихая, странная особенность.
Она уперлась плечом в тяжелое дерево. Шкаф нехотя сдвинулся, оставив на паркете две глубокие царапины.
И на стене за ним, под отклеившимся краем обоев, виднелась тонкая, почти незаметная линия. Не трещина. Что-то другое.
Валентина провела по ней пальцем. Бумага поддалась, открывая контур небольшой дверцы, утопленной в стену. Сердце дрогнуло.
Внутри, плотно прижавшись друг к другу, будто храня тепло, лежали толстые тетради в твердых переплетах. Дневники.
Ее пальцы дрожали, когда она доставала первую. *Виктор? Дневники?* Человек, из которого за ужином приходилось клещами вытягивать рассказ о дне? И получать в ответ неизменное: *«Нормально. Поужинали?»*
Она открыла наугад. Знакомый, чуть угловатый почерк.
*«14 марта. Сегодня встретил у магазина Анну Степановну из второго подъезда. Опять плакала пенсию задержали, а на лекарства не хватает. Сказал Вале, что пойду прогуляюсь, а сам сбегал в аптеку и оставил пакет у ее двери. Сказал фармацевту, что это подарок от старого друга. Главное, чтобы Валя не узнала. Она скажет, что мы сами еле сводим концы. Она права, конечно. Но как не помочь?»*
Валентина вцепилась в страницу. *14 марта.* Она помнила тот день. Виктор вернулся с прогулки молчаливый, отстраненный, отказался от ужина.
Она тогда обиделась, что он снова замкнулся в своей неприступной крепости.
Она лихорадочно открыла другую тетрадь.
*«2 мая. Сын соседей, Сережка, опять связался с плохой компанией. Разбил мотоцикл. Отец его чуть не прибил. Ночью тайком отдал ему деньги из заначки на ремонт. Сказал, что возвращаю долг за деда. Парень хороший, просто дурак еще. Валя бы не поняла. Она считает, что чужие проблемы нас не касаются. Она бережет наш дом. А я я не могу жить в крепости, когда вокруг рушатся другие дома».*
*Заначка.* Та самая, которую они копили на новый холодильник. Которая однажды «пропала».
Виктор тогда развел руками, сказал, что, наверное, потерял. А она она почти поверила, что он пропил. И молча презирала его за эту мнимую слабость.
Валентина сидела на полу, среди пыли и чужих тайн. Воздуха не хватало. Каждая строчка кричала о человеке, которого она не знала.
О человеке, который жил рядом, спал в одной постели, но настоящая его жизнь текла где-то в параллельном мире, скрытом за завесой молчания.
В этот момент она с оглушительной ясностью поняла пятьдесят лет она прожила с чужим человеком.
Она читала, пока буквы не расплывались. Час, два, три. Комната погрузилась в сумерки, а она все сидела на полу, окруженная раскрытыми тетрадями, как обломками другой жизни.
Стыд обжигал щеки. Она вспомнила все упреки. Все вздохи о его «безынициативности».
Все вечера, когда она пилила его за молчание, не понимая, что оно было не пустым, а полным. Полным мыслей, чувств, поступков, которые он прятал, как контрабандист.
*«10 сентября. Валя сегодня опять говорила, какая у Галины насыщенная жизнь. А я что? Работа-дом. Ей, наверное, скучно со мной. Она как огонь. А я вода. Боюсь испариться рядом с ней. Проще молчать. Пусть думает, что у меня все в порядке. Лишь бы она была спокойна».*
Она не была спокойна. Она бесилась от его спокойствия.
Дверь открылась. На пороге стояла Ирина с пакетом.
Мам, ты до сих пор здесь? Я тебе кефир купила.
Она включила свет. Яркий свет вырвал из полумрака растрепанную Валентину на полу и разбросанные дневники.
Господи, что за хлам? Ты решила весь дом перерыть?
Это не хлам. Это папино.
Ирина взяла одну тетрадь. Пробежала глазами.
*«Заметки о фиалках»?* Серьезно? Папа и цветы? Он же их ненавидел!
Он делал вид, тихо сказала Валентина.
*«12 апреля. Подарил Вале фиалку. Сказал, что сдачу дали. А сам три рынка объехал, искал сорт «голубой дракон». Она так радовалась. Когда она улыбается, я готов все рынки скупить. Главное, чтобы не догадалась».*
Мам, перестань, отмахнулась Ирина. Нашел чем заниматься на пенсии. Ты лучше вставай, поужинаем.
Он писал это всю жизнь. Про нас.
Ирина вздохнула.
Папа был простым, хорошим мужиком. Не герой. Не писатель. Зачем что-то придумывать?
Слова дочери били наотмашь. *«Простой мужик»*. Это было несправедливо.
Ты ничего не понимаешь.
Это ты не понимаешь! вспыхнула Ирина. Хватит делать из него того, кем он не был!
Ва
