Врачи настаивали: операция неизбежна. Ждать дольше — смерти подобно. Опухоль разрасталась слишком быстро. Шансы выжить — один к пяти. Хирурги говорили, не скрывая: либо скальпель сейчас, либо через месяц будет уже нечего спасать. Но Марина знала — может не проснуться, и потому умоляла:

— Пусть только попрощается… Моя собака… перед наркозом.

Доктора переглянулись. Женщина, 43 года. Ни мужа, ни детей. Лишь пес — седая немецкая овчарка по кличке Зоя. Они жили душа в душу одиннадцать лет. Зоя была рядом, когда умерли родители, когда бросил муж, когда саму Марину скрутил первый приступ.

— Пять минут, — сквозь зубы разрешил врач.

Собаку ввели в палату. Спохватившись от больничной стерильности, Зоя вдруг рванула к койке, заткнула носом под ладонь хозяйки.

— Ну, моя родная… — Марина всхлипнула, впивая руку в шерсть. Слезы жгли кожу. — Прости меня… Не бойся, ладно? Ты же умница, ты…

Пес вдруг замер, затем резко вскинул голову.

Зоя зарычала. Не от страха — с угрозой. Марина едва успела привстать, как овчарка бросилась между ней и медбратьями, катившими каталку.

— Зойка, что ты? Тихо! — но собака уже скалила клыки.

Хирург шагнул вперед — и тут же отпрянул с криком, хватая окровавленный локоть. Зоя рвала поводок, выла так, будто пыталась выкрикнуть нечто жизненно важное.

И Марина вдруг поняла.

— Стоп! — ее голос перехватило. — Я… отказываюсь. Сделайте повторное УЗИ. Сейчас же.

— Вы с ума сошли! — кричал врач, заматывая рукав. — Это самоубийство!

— Она… она чувствует. Мой пес никогда…

Анализы перепроверили той же ночью.

Никто не верил.

Опухоль испарилась.

Через неделю Марина шла по аллее с Зой. Без бинтов. Без страха.

Она рухнула перед псом на колени, прижала ухо к его груди.

— Ты знала… Как?..

Зоя вздохнула, лизнула хозяйке щеку и уткнулась мордой в плечо. Тишина.