Когда я впервые увидел её в общежитии педагогического института в Екатеринбурге, сердце мое замерло — это была судьба. Стройная, с ясным взглядом, в простом платье, она стояла у доски, объясняя географию. «Кавказ лежит здесь», — рисовала она карандашом, и я не мог оторвать глаз. Позже узнал: она преподавала в старшей школе, уезжала из деревни, чтобы учиться на педагога.
— Кого ты там глазами заела? — спросил Игорь, одногруппник, который подкидывал яблоки. — Аа, Анастасия? Ты профессора дочь. Странно, что она с нами учиться приехала, обычно такие…
— Да я просто смотрю на карту, — замялся я, не решаясь объяснить, что в её движениях было нечто магическое.
— Ага, — фыркнул Игорь. — Но я чую: из-за неё в нашем общежитии кавардак начнётся.
Родители Анастасии были сильным кругом: отец — директор института, мать — профессор. Они знали всех в городе, их мнение считалось законом. Правда, Анастасия не такая, как они. Она читала не только учебники, но и Пушкина перед сном, верила в сказки.
Свадьба произошла через год. Бабушка Николая Петровича, моя мать, отказалась на ней быть. «Дочь, ты не по своей воле!» — кричала она, когда мы с Анастасией венчались. «Это не как в кино: любовь, и всё. Это жизнь. Она должна понимать, как чистить чай, а не собирать библиотеку из бумажной полы.»
Три месяца мы жили в маленькой квартире, пока не родился наш сын. Николай Петрович? Нет, Анастасия дала ему имя Арсений, что в переводе с древнерусского — «владыческий».
После его рождения всё изменилось. Мама — теперь она бабушка, а в голове у неё идеи тридцатилетней давности. «Арсён должен знать, что такое трёхразовое питание, не этот… фруктовый пюре, что вы придумали!», — настоятельно советовала она. А Анастасия, возразив, через неделю сдавалась: «Ну ладно, попробуем молочную кашу.»
Когда Арсён подрос, стали конфликты. Мама хотела, чтобы он учился по её методике: счёт, буквы, русский язык. Анастасия же злилась: «Это маленький человек, а не склад знаний!» Иногда мы красили стены тактическим выпаданием: «Ты, мама, удивительная женщина. Но каждый ребёнок уникален.»
Однажды в школе крикнулся: «Собачник!» — зато потом в газете написали: «Флагман Северного Урала: ребёнок заработал аттестат…» Тут уж Анастасия огрызнулась: «Ты, мама, хочешь, чтобы он стал как ты: брату всё деньги давала, а себе книжки…?»
В тот вечер мы поссорились. Такого в жизни не было. Анастасия сидела в углах, не плакала даже, только говорила: «Я не уступлю. Это мой сын. Не бабушкинский, не маршал, не министерский.»
Мне было не по себе. Я хотел всё исправить, но находил оправдания: «Мама же стара, хочет ими наградиться». А потом, однажды зимним утром, Анастасия сказала: «Я уходю. Беру с собой Арсения. Слышишь? Мы уезжаем в другой город. В Нижний.»
— Куда? Вы туда поезжаете, а я?
— Ты останешься здесь. С мамой. Но не я, Анастасия, а именно вы — это ваш катер. Пусть ваше судно держится.
Она ловко собрала вещи, отвезла сына в школу, а потом, как на воде, поехала. Я сидел в общежитии и пил чай, а в голове проходили образы: её улыбка, когда она читала Пушкина, или как она научила Арсения плавать, несмотря на запрет.
Прошло год, и я пришёл к выводу: бабушка права в том, что она сильный человек. Но Анастасия — сила другого рода. Не та, которая тебя прижмёт и разделит, а та, что допустит близко, но не шевелится. Иногда нужно сделать шаг, чтобы не терять того, кого любишь. Но это шаг должен сделать ты, а не она.
А ещё узнал: в жизни везде есть «да» и «да-да». Может, Анастасия права, а может, и нет. Но точно — любить, когда всё должно быть наоборот.
