ПРИГЛАШЕНИЕ
Я едва справился с утренними обязанностями — вывел дворнягу Барбоса, — как тот вдруг недобрго заворчал у самого ворота. Пес всегда нервничал от почтальона. А тот как раз лез с📧 в переполненную с рекламой ящик. Увидев меня рядом с этим неугомонным сторожем, он метнул мне письмо и скрылся вприпрыжку на своем велосипеде.
Я взял конверт с осторожкой, как будто он мог взорваться. В последнее время в таких сюрпризы прилетали редко. «Вот бы раньше — теперь всё!» — подумал я, вспоминая школьные времена.
Перед глазами промелькали воспоминания: я как мальчишка подпирал дверь старого, покосившегося почтового ящика, пытаясь каждый день поймать письмо от приятеля или, позже, от родственников, которые теперь давно в Европе. Или письма с приглашением на святочные гулянки, где наряды сверкали, а дед мороз говорил стихи!
Помню, как мы годами ожидали разрешения на выезд за границу. Счёт шёл на месяцы, а надежда замирала. И вот уже в Америке, в коммуналке с бабушкой, я каждую неделю сутками простоял у ящика, ждал ответ на экзаменационные документы.
Времена кардинально изменились. Почту заменяют месседжи, а письма теперь — штрафы, реклама, ненужные предложения.
Я открыл атласный конверт. Внутри — приглашение на крёстный ход для племянника моей дальней родственницы в Петродворце.
«Сколько мы не виделись? — задумался. — Последний раз, кажется, в Курской, когда она училась на первом курсе. Люди хихикали, что девушка, хоть и красивая, не знает себя в кругу кавалеров. Ах, да, я тогда ещё на учёбу в Москве был, случайно попал на её сватовство!»
Помню, как в тот день удивился богатству сельского пиршества — невеста, как сказка: три наряда, фейерверки часами, а подарков столько, что в зале до потолка. Всё это вдалеке от нудных московских торжеств.
Прошло тридцать лет. Племянник уже почти особняк купил, а я… Ума не приложу. В глазах — всё та же женщина, но столетняя!
Раньше мы густо встречались, обменивались советами, переживанием. Теперь мир разыгрался, и я с ними почти не общаюсь.
Мои прадеды жили в еврейских местечках, но в ранних 80-х поехали в Москву. В те времена сюда тянулись все: за продуктами, лекарствами, провизией на Новый год. В Москве — очередь в магазины, а у нас вахта у метро, пироги с капустой, всё по-семейному.
Это была только Москва. В нашей трёхкомнатке с 1940-го года жили эти куражные родственники. То из Воронежа — сестра с мужем-журналистом; она даже с утра в тапках не ходила, думай, с какого перепуга. То из Курской — сестра-медсестра, всегда с теплым взглядом, но в несчастной любви. Или из Калининграда — кузина с кавалером, который вломился в диван… но побежал, увидев, как он проехался.
А была смешная тётя с Гагра: как завязалась романтическая передряга — приезжала отдохнуть, всю жизнь плакала, рассказывала свои трагедии, а еда, которую ей бабушка варила, описывается у меня до сих пор. Овсяная каша с медом или блинчики с творогом…
Мамин дядя всегда привозил со столицы копченую колбасу, а дедушка — ящик с оливками. «Кто их вообще ест?» — думал я тогда.
Мир родных был без конца. Правда, не все были такими доступными. Кто-то нравился, кто-то хотел поменять мест. Но принимали всех — со словами «жили — помнили».
Помню, в шестнадцать к нам явилась мамина сестра с новым дедушкой и сыном, которого разговаривали по-ленинградски. Мне стало заново: как можно так много родственников не знать. Сёстры финглировали любовью, а кузен — будущий знакомый, с которым мне показалось, что мне нравится — начал провожать меня в школу.
Сначала я был рад: внимание, даже если и от дальнего родственника. Но мать забеспокоилась: «Почти инбридинг!» — сказала.
«У евреев это нормально, — парировал я, — для спецэффекта!»
Зато когда семья уехала, кузен мастера украл из библиотеки свежий Исак Азимов, из-за чего папа мне мозг в зубах крошил.
После переезда за рубеж и смерти бабушки связь развалилась, осталась каспийная радость и звонки про Новый год.
Недавно, с мужем (а он теперь в Казани с другой женой), сделали ДНК-тест. И вдруг — брызги от «дальние родственники».
Сначала я воодушевился: может, среди них есть всерьёз богатые люди, которых я мог бы отыскать, ну, или, на худой конец, кем-то воспользоваться. Потом остывал. И зачем мне течь по океану только ради того, чтобы пожать руку? Родные — и те намёками не хочется общаться, а тут острые незнакомцы.
Я снова прокрутил приглашение.
Быть в Петродворце в октябре — куча денег и слякоть. О чём говорить? Нам ведь мир давно разошёлся.
Надо придумать отказ. Вряд ли их и ожидает. Иногда прошлое лучше оставить в покое, особенно если оно себе другой путь выбрало.
Не буду и папе обсуждать это приглашение, — подумал я, вгрызаясь в лоджию дачного дома, наслаждаясь уединением и прохладой.
