Всю жизнь я мечтала о свадьбе, которой бы гордилась моя покойная мать.
Я представляла белые розы, скрипичный квартет, смех и тот радостный хаос, когда семьи сливаются. Не ожидала осуждения. Не думала, что история моей любви прервется на глазах у всех дорогих людей. И уж точно не предполагала, что больнее всех поранит меня не чужая тётя — а новая свекровь.
Но, наверное, с начала.
Меня зовут Екатерина Волкова. Мне было девять, когда умерла мама. Она стояла на кухне, стряпала сырники и смеялась, что я пролила сгущёнку прямо в её сумочку… а через несколько месяцев её не стало.
Тогда я не понимала, что такое рак груди. Просто знала: она становилась всё тише и меньше, пока не исчезла вовсе.
Папа старался. Боже, как старался! Но горечь сделала его тенью. Долгое время мы были вдвоём, как планеты на орбите, забывшие язык общения.
Потом в нашей жизни появилась Елизавета.
Она преподавала мне музыку. Сначала оставалась после уроков, помогала с заданиями. Затем стала варить нам борщ, раз в неделю. Вскоре её присутствие стало неотъемлемым.
Но она никогда не просила звать её «мамой». Напротив, боялась лишнего шага. Помню, забыла я на кухне проект по природоведению, а она ночью всё поправила. Утром извинилась: «Знаю, я не мать твоя. Просто не хотела, чтоб двойку схлопотала».
Такой была Елизавета. Тихая, добрая, всегда вторила чужой мелодии.
И понемногу, скрипя сердцем, папа снова улыбался. Улыбалась и я.
В пятнадцать он сделал ей предложение на даче. Она разревелась как дитя и спросила моего благословения.
С той минуты я стала её — а она моей.
Прошло десятилетие, и я обручилась с Петром, любовью всей жизни. Встретились в университете, на субботнике в собачьем приюте. Носки у него были разных цветов, кофе — отвратительный, но сердце… сердце, способное до двух ночи развеивать сомнения.
Он предупредил, что мать его, Светлана, «слегка консервативна». На деле значило: привыкла дирижировать.
Она вежливо здоровалась — ледяной вежливостью. Думала, просто не умеет согреваться. Но ближе к свадьбе поняла: дело в ином.
Елизавету она не принимала.
Ревность ли то была? Или полагала, что почитать мачеху — значит предать родную мать? Но я знала своё желание.
Елизавета поведёт меня к алтарю под руку, рядом с отцом.
«Она заслужила,» — сказала я Петру. — «Она растила меня. Она была рядом.»
Он кивнул: «Так и сделаем.»
Утро свадьбы. Я — ком нервов. Платье сидит идеально. Небо чистейшее. Цветочная арка, как в мечтах. Елизавета поправляла складки наряда дрожащими пальцами.
«Ты на неё похожа,» — прошептала она.
Я улыбнулась. Поняла, о ком речь.
«Ты во всём была мне матерью. Не позволяй никому сказать иначе,» — сжала я её руки.
Она поцеловала лоб, глаза затуманились: «Люблю тебя, Катя. Что бы ни случилось — горжусь тобой.»
Заиграла музыка. Я вышла под руки с ними обеими. Гости обернулись, улыбаясь. Елизавета опускала взгляд, но я сжала её локоть. *Держись выше*, — велела безмолвно.
Лицо Петра озарилось. Всё казалось совершенством.
Пока…
Пока его мать не встала.
Поднялась не для платка или поправки платья. Поднялась словно судья перед приговором.
«Простите,» — громко произнесла Светлана. — «Но прежде чем продолжать, должна кое-что озвучить.»
Шепот пробежал по залу. Священник замер. Пётр нахмурился.
Светлана шагнула вперёд, указав на Елизавету.
«Эта дама,» — заявила она, — «не имеет права вести девушку. Она не мать. Крови в ней нет. И, честно говоря, это плевок в лицо всем истинным матерям.»
Дыхание перехватило. Ноги окаменели.
«Свадьба — святыня. Семья — святыня. Если хотим брак построить — начнём с правды! Правды и уважения. Уважения к мёртвым. Уважению к настоящим родителям!»
Рука Елизаветы выскользнула из моей. Я обернулась — слёзы стояли в её глазах, лицо побелело.
Пётр опешил: «Мама… что ты творишь?»
Но она не закончила.
«Молчала, терпела. Но видеть эту особу в переднем ряду, на месте Катиной матери… молчать сил нет!»
Она повернулась ко мне: «Катя, хочешь начать брак с обмана — твоя воля. Но не жди, что я притворюсь, будто так и надо.»
Время остановилось.
В ушах стучало сердце. Гости замерли. Кто-то ахнул.
Я глядела на Елизавету, на её дрожащие руки, на желание провалиться сквозь землю.
Потом — на Светлану.
«Нет,» — сказала я.
Голос не был громким. Но его услышали.
«Нет, Светлана. Не вам решать.»
Она вздрогнула от неожиданности.
«Не вам переписывать мою жизнь под своё понятие семьи.»
Я обратилась к залу.
«Родная мать ушла, когда мне было девять. Я скучаю каждый день. Но Елизавета —» я взглянула на неё, — «подхватила меня, когда я падала. Не пыталась заменить. Просто любила сквозь боль.»
Снова к Светлане: «Вам необязательно её любить. Но уважать вы
Вечером, когда гости тихо перешептывались, а северное сияние (хотя и не сезон) вдруг вспыхнуло над черепичными крышами Петербурга, я почувствовала, как растаяли последние льдинки в душе, ведь в наших руках, скопленных вместе — руках отца, Ирины, моего Владимира — была теперь вся будущая весна, со всеми её будущими ливнями и мимолётными радугами над каналами.
