Один день, разрывающий сердце
У старого рынка, где ветер гнал по тротуару клочья снега, стояла женщина, прикрывая сигарету ладонью от порывов. В другой руке — вылинявшая сумка, оттягивавшая плечо, будто внутри лежала вся ее жизнь. Она застыла у обочины, словно не автобуса ждала, а пыталась удержаться за этот клочок земли — последнюю твердь в мире, давно расплывшемся в серой мгле.
Ее звали Валентина, ей было сорок восемь. Со стороны казалось меньше: острые скулы, волосы, собранные в небрежно-строгий пучок, глаза — светлые, но с той глубиной, что выдает годы тихого отчаяния. Внутри она была выжата досуха. Не сломлена, не покорена — просто выжата, как тряпка после уборки. От дней, повторяющихся, как заезженная пластинка, от маршрутов, знакомых до тошноты, от разговоров, где «нормально» стал кодом для «оставь меня в покое». От вечеров, превращавшихся в тягучий гул телевизора. От того, что каждое утро ей приходилось собирать себя, как разбитую вазу, чтобы снова шагнуть в этот бесконечный круг.
В шесть тридцать ее разбудил хлопок двери — сын, Миша, уходил в техникум. Пробормотал «давай» и скрылся, даже не заглянув. Она лежала, разглядывая трещину на потолке, будто в ней был скрыт ответ: зачем все это? Потом поднялась. Подошла к зеркалу. Отражение было пустым — ни злости, ни тоски, просто маска. Выпила чай, прислонившись к холодной раковине. Накинула пальто. Выйдя на остановку, подумала: вот и всё. День за днём, будто жизнь не идет, а тянется, как нитка из старого свитера.
Сегодня ей нужно было в центр Новосибирска — подать бумаги в налоговую, потом к невропатологу, а если успеет, купить Мишке зимние ботинки. Шла по обледенелому тротуару, прижимая сумку к себе, будто в ней было что-то ценное. По пути взяла две чебурека. Один съела, второй завернула в салфетку — для деда, который обычно сидел у метро. Но сегодня его не было. Чебурек оставила на парапете. Просто так. На случай, если кто-то голоден — не едой, а чем-то другим, чего не купишь за рубли.
В поликлинике — очередь. Четыре бабушки, будто на посиделках, судачили про огороды, таблетки и молодого врача, который «совсем не уважает стариков». Валентина сидела в углу, листая телефон. Новости пестрели катастрофами, улыбками звезд, чужими историями, далекими, как другая планета. Она выключила экран. Не от усталости. Про потому, что внутри стало тихо, как в пустой комнате.
Врач бормотал про «вегето-сосудистую дистонию» и «необходимость взять отпуск». Она кивала, но слова пролетали мимо, как снег за окном. Внутри кричало: где? Где найти место, где можно просто быть — не матерью, не работницей, не опорой? Где можно разжать кулаки и не бояться, что всё рассыплется? Хоть на час. Хоть на минуту.
На улице подул резкий ветер. Валентина купила чай в пластиковом стаканчике, сжимая его, словно он мог согреть не только пальцы, но и душу. Села на лавку в сквере, прижав сумку к животу. Дышала в шарф, пряча лицо от колючего воздуха. Рядом присел мужчина — лет пятидесяти, с морщинами, будто прочерченными карандашом, и голосом, тихим, как шорох страниц. Он не смотрел на нее, просто сказал:
— Морозит. А идти домой — не хочется.
Она кивнула, будто он прочитал ее мысли. Словно они знали друг друга сто лет.
Говорили. О погоде. О том, как подорожал хлеб. О том, что жизнь стала напоминаПотом он ушел, растворившись в снежной пелене, а Валентина осталась сидеть, глядя, как сумерки медленно поглощают город.
