Дух старых стен
Подъезд встретил Галину Петровну затхлым ароматом щей, дешёвого табака и хозяйственного мыла. Такие запахи живут только в хрущёвках на окраине Нижнего Новгорода, где время словно замерло, позволяя жильцам неспешно коротать дни. Потолок, покрытый паутиной трещин, давил низко, а лампочка на лестнице мигала, будто раздумывая, стоит ли освещать этот забытый уголок.
Галина Петровна поднималась медленно, сжимая в одной руке сетку с картошкой, в другой — конверт с результатами анализов. Пальцы немели от холода и тревоги. На каждой площадке она останавливалась, собираясь с силами. Ступени знала наизусть: обшарпанный бетон, вытертый до блеска годами. Ещё два пролёта — и её этаж. Там ждали потёртый половик, гулкая тишина и всё тот же вопрос, отдающийся в висках: «Что теперь?»
На третьем этаже, как всегда, сидела соседка — Марфа Семёновна. Вечно недовольная, она подкармливала дворовых котов и ворчала на весь подъезд. Увидев Галину Петровну, скривила губы:
— Опять по врачам шляешься? Думала, тебя уже в больницу положили. Внук твой вчера заглядывал.
— Картошку принёс, — тихо ответила Галина Петровна. — Бросил и ушёл.
— Нынешняя молодёжь — ни посидеть, ни поговорить. Моя-то вообще забыла, где я живу. Вечно у них дела… — проворчала Марфа Семёновна, уставившись в запотевшее окно.
— Они по-другому живут, — прошептала Галина Петровна. — Боятся остановиться.
— Зря, — отрезала соседка. — Всё главное — в тишине. Но кто нас, старух, слушает?
Галина Петровна промолчала. Кивнула, будто боясь оборвать хрупкую нить разговора, и пошла дальше, ступая осторожно, словно по хрупкому льду.
Квартира встретила её привычным запахом: пыль, старых книг и едва уловимого аромата мяты из заветного мешочка в шкафу. В прихожей пол леденил босые ноги, зато кухонная плитка грела, как живая. Это тепло было единственным утешением. Когда-то они с мужем выбирали её вместе. Спорили до хрипоты, ездили по рынкам, возмущались ценам. Переплатили, конечно, но тогда смеялись. Его не стало три года назад, но она всё равно включала подогрев. Здесь, на кухне, он был рядом — в его любимой кружке с отколотым краем, в зазубренном ноже для хлеба. Она пыталась убрать их, но руки не слушались. Вещи оставались на месте, как немые свидетели прошлого.
Галина Петровна поставила сетку на стол, опустилась на стул, переводя дыхание. Взгляд скользил по знакомым вещам — шкафу, занавескам, креслу у балкона. Всё стояло, как при нём, но пустота давила, как декабрьский мороз. Она разорвала конверт. Бумаги выскользнули, шурша, будто торопились рассказать правду. Прижала их к груди, словно пытаясь унять дрожь — свою или их. Читать не спешила. Сначала поставила чайник, протёрла уже чистый стол, поправила штору. Всё, как всегда. Только чайник гудел тревожнее, будто чувствовал её страх. Потом взяла листки в руки.
Диагноз был написан чётко, сухими медицинскими терминами, с пояснением внизу. Слова резали, как лезвие. Болезнь будет красть её потихоньку, словно кто-то выключает свет в комнатах её жизни. Не сразу. Ещё есть время. Это «ещё» стало самым важным словом — хрупким, как первый иней. Одно оно грело сильнее, чем плитка под ногами.
Галина Петровна опустилась на кухонный пол, прислонившись к тёплой печке. Жар проникал через халат, обволакивая, как старый плед. Её не било в дрожь, не рвало на части, как в мелодрамах. Она просто сидела, прислушиваясь к тишине, где слышался скрип половиц, бульканье труб, далёкий гул трамвая. И думала: хорошо, что зима. В ней есть тишина, как в забытом храме. Весной было бы невыносимо — всё пробивается, тянется, требует жизни. А зима — время остановиться. Просто дышать. Просто быть.
В комнате пискнул телефон. СМС от внука: «Баб, в субботу забегу, давай твои драники сделаем!»
Галина Петровна улыбнулась. Щёки потеплели, словно от лёгкого ветерка. Она поднялась, подошла к зеркалу. Волосы всклокочены, под глазами тени, но взгляд был ясным, как у человека, вдруг вспомнившего, зачем он просыпается по утрам. Провела ладонью по стеклу, будто стирая невидимую пелену, проверяя: да, она всё ещё здесь.
Потом пошла к холодильнику, достала фарш, положила в миску. До субботы далеко, но вдруг — успеет. Вдруг время сжалится. Взяла луковицу, подбросила на ладони, словно взвешивая дни. Убрала обратно. Пусть подождёт до завтра. Главное — быть готовой.
А если и не успеет… Пусть хоть дом останется тёплым. Таким, где пахнет жареным луком, детским смехом и жизнью — какой она была. И какой останется в памяти.
