Кровь зовёт против судьбы
— Света, как муж, я требую одного. Забудь этого мальчишку. Но умоляю — подари мне сына, — голос мой дрожал, я был жалок, как брошенный дворовый пёс.
— Хорошо, Михаил, попробую, — глухо ответила жена, глаза её бегали, будто пойманная в ловушку птица.
Мы со Светланой растили трёх дочек: Настю, тринадцать лет, Веру — десять, и восьмилетнюю Татьяну. Откуда взялся этот двадцатидвухлетний Денис — загадка. Ворвался в нашу жизнь, как зимняя вьюга, сметая всё на пути. Горе, а не годы, выедало душу, седину в бороду раньше времени добавляло.
Девочки метались в смятении. Их мать, всегда мягкая, как пух, стала холодной, как лёд на Неве. Будто тень бродила по дому — улыбалась пусто, обнимала без души. В квартире воцарился хаос: пыль клубами висела в воздухе, тарелки башней лежали в раковине, а я всё чаще срывался на крик, не понимая, как вернуть жену в семью.
Началось всё год назад. Светлана с дочками поехала на Ладогу. Вернулась оттуда чужой — молчаливой, с глазами, полными далёких мыслей. Я чувствовал беду, но молчал. Страшно было признать измену. А время, как стервятник, выклевало последние надежды…
— Пап, мама там всё время гуляла с дядей Денисом, за ручку, — как-то обронила Вера, не зная, что бросает в меня камень.
— Расскажи, дочка, — я побелел, но держался.
— Он всё время был с нами. Смешил маму, провожал на поезд. Красивый, в модной куртке… — её слова жгли, как раскалённое железо.
Не может быть! Курортный роман, глупость. Разве может этот щеголь серьёзно увлечься женщиной под сорок с тремя детьми? Но я ошибался. Их любовь оказалась крепче уговоров, семьи и моего отчаяния. Брак рассыпался, как старый плетень.
Светлана родила сына, Артёма. Но он не был моим. Я видел его пару раз — мальчика растил Денис. Через год она забрала ребёнка и ушла навсегда. Я остался с тремя девочками, и мир почернел, как уголь. Хотелось всё бросить, но где-то в глубине ещё тлела искра — ради детей.
— Пап, раз мама ушла, мы будем за тебя стирать и готовить, — Таня вытирала мои слёзы своим платочком.
Я рыдал впервые за жизнь. Очнувшись, взял себя в кулак. Три маленькие хозяюшки росли на моих руках. Учил их печь блины, драить полы, иногда срываясь на крик. Но дом постепенно ожил. Настя полюбила возиться у плиты, Вера выбивала ковры, Таня поливала герань на подоконнике.
Светлана иногда навещала, но каждый её приход был как нож. После девочки рыдали, и я запретил ей приходить.
— Михаил, я их люблю! Ты лишаешь меня детей? — кипятилась она.
— Нет, Света. Я даю им покой. Пусть решат сами, когда вырастут.
— Может, ты прав… — она поцеловала дочек и растворилась в суд— Может, ты прав… — она поцеловала дочек и растворилась в сумерках, как последний отблеск заката над хмурым питерским небом.
