Два силуэта в пустоте
— Ты хотя бы осознаёшь, что твой холодильник пуст уже неделю? — голос Дмитрия резал воздух, резкий, как февральская метель. Он застыл в дверях кухни, не снимая дублёнки, будто боялся задержаться в этом месте — облупленных стенах, пропитанных запахом чая и старого паркета.
Алиса молчала. Сидела на табурете, обхватив колени, и следила, как дрожит луч света на потрёпанном линолеуме. Утро воскресенья, а внутри — ноябрьская слякоть. Каждое движение давалось с трудом, будто тело налилось свинцом.
— Не понимаю, как можно так существовать, — продолжал Дмитрий, вороша ложкой в пустой кастрюле. — Ты хоть что-то ешь?
Она пожала плечами. Правда была проста: когда как. Вроде все так живут. Только в ней словно перегорел предохранитель, отвечавший за голод, смех, желание просыпаться.
Он — старший брат. Последний, кто ещё заходил. Раз в месяц появлялся, как в детстве, когда отец отправлял проверить, сделала ли уроки. Но отца не было. А Алиса жила в аквариуме без воды, где дышать становилось труднее с каждым днём.
— Куплю тебе продуктов, — сказал он твёрдо, будто выносил вердикт. — Картошку, гречку, мясо. Сваришь борщ. Обязательно. Ясно?
Алиса кивнула. Не из согласия, а потому что сил спорить не было. Грудь пустовала, как чердак в заброшенной даче, где даже пыль давно осела.
Через полчаса он ушёл, оставив на столе сетку с продуктами и шлейф «Шипра». И те же фразы: «Возьми себя в руки». «Жизнь не остановилась». «Всё образуется».
Когда дверь захлопнулась, Алиса встала. Медленно, будто разминаясь после долгого сна. Разложила покупки: морковь, свёкла, кусок свинины с розоватым оттенком свежести. Подошла к окну, распахнула его — и выкинула мясо в снег. Остальное убрала в холодильник. Не из бунта — просто было стыдно, что кусок мяса выглядел живее её.
Работала удалённо — бухгалтером в фирме, которую знала лишь по шапке в письмах. Весь мир умещался в экране ноутбука: цифры, сводки, балансы. Всё сходилось до копейки. Порой казалось, жизнь тоже можно разложить по графам: доходы, расходы, итог. Но в реальности ничего не сходилось. Потери не учитывались в отчётности, а сальдо всегда уходило в красное.
В среду раздался звонок. Незнакомый номер, женский голос с лёгкой хрипотцой:
— Алиса Вячеславовна?
— Да.
— Это приют «Доброе сердце». Вы подавали заявку на помощь животным?
Пальцы сами нашли на столе крошку сухаря, начали катать её, будто пробуя размять окаменевшую грусть.
— Да… Кажется, пару месяцев назад.
— Нам очень нужны руки. Особенно в выходные. Сорок хвостов — и все ждут.
В субботу она приехала. Домик на окраине, облепленный сугробами. Пахло псиной, антисептиком и чем-то тёплым, почти забытым. Женщина в поношенном пуховике махнула рукой:
— Раздевайся, мой руки. Там щенки, здесь калеки, а в углу — дедушки. Работы — выше крыши.
Один пёс — дворняга с проседью на морде — не сводил с неё глаз. Алиса присела, коснулась шерсти. Горячая. Живая. Настоящая. Пахло снегом, лекарствами и упрямством.
Ткнулся мокрым носом в ладонь и не отходил. Хозяйка усмехнулась:
— Граф чужих не признаёт. А тебя выбрал.
Через час Алиса чистила клетки, носила воду, укачивала щенков. Спина ныла, ноги замерзали в промокших сапогах, но внутри что-то шевельнулось. Впервые за год она почувствовала: она здесь. Не призрак — плоть, усталость, дыхание.
— Завтра приходи, если сможешь, — бросила хозяйка, вытирая ладони о фартук.
— Приду, — ответила Алиса. И знала — не соврёт. Даже если метель заметёт дорогу.
Через три недели Граф переехал к ней. Обнюхал каждый угол, затем свернулся калачиком на половике. Дмитрий, заглянув, принёс миску и мешок «Чаппи».
— Похоже на хозяйство, — фыркнул он. — Уже прогресс.
Алиса улыбнулась. Впервые за века. Потом купила васильки — простые, из «Пятёрочки». Новые занавески в горошек — как у бабушки в деревне. Выбирала их целый час, будто от этого зависела вся жизнь. Купила одеяло — пушистое, пахнущее солнцем. И спела пирог с капустой — чтобы в доме пахло детством, а не одиночеством.
Иногда по утрам всё ещё тянуло накрыться с головой. Иногда казалось — ничего не изменилось. Но теперь у двери лежал обгрызенный тапок, а на кровати грел бок тёплый, храпящий комок. И жизнь, пусть с трещинами, как мамин сервиз, снова обрела вкус. Не сахар, но и не пепел.
