В тени бури
Алевтина Семёновна снова переступила порог женской консультации в тихом городке Звёздный. Уже месяц она приходила сюда снова и снова, и каждый раз уходила со слезами, которые лились, будто им не было конца. Где-то в глубине души она надеялась, что кто-то остановит её, возьмёт за руку и шепнёт: «Всё будет хорошо». Но ответа не находилось. Жизнь запуталась в тугой узел, и в центре этого урагана оказался маленький, беззащитный комочек жизни, который она носила под сердцем. Все вокруг — родня, соседи, даже врачи — твердили одно: «Зачем тебе, одинокой женщине в годах, четвёртый ребёнок? Одумайся!»
Ещё недавно её дни были похожи на счастливую сказку: любимый муж, тёплый дом в Звёздном, трое ребятишек, чьи голоса и смех наполняли каждый уголок. Но судьба подложила свинью: муж погиб в аварии, оставив её одну с тремя полуголодными подростками. Выживать было невыносимо — Алевтина тянула эту лямку, забывая о себе. Она уже не чувствовала себя женщиной, а лишь измученной тенью, мечущейся между работой и детьми. И всё же однажды ей захотелось вновь почувствовать тепло человеческих рук. Она встретила мужчину, который казался крепкой опорой. Но, едва зашла речь о ребёнке, он испарился, бросив на прощание: «Я не собираюсь быть отцом». И она осталась одна, с разбитым сердцем и страхом перед завтрашним днём.
Время шло, а решение не приходило. Она снова и снова возвращалась в консультацию, слушала врачей, качала головой и плакала. Боль не находила выхода, и холодные стены больницы стали её единственным убежищем.
В тот вечер Алевтина сидела на жёстком стуле в коридоре, уткнувшись лицом в ладони. Слёзы катились по щекам, мокрые пряди волос прилипли ко лбу. За окном бушевала гроза, грохотал гром, а в коридоре внезапно погас свет. Темнота накрыла её, и в груди поднялась паника. «Господи, — взмолилась она про себя, сжимая кулаки, — спаси моего ребёнка! Помоги, я не знаю, как быть!»
Вдруг свет вспыхнул, и в коридоре появился заведующий. За ним, звеня ведром и шваброй, вошла тётя Груня — Аграфена Никитична, как её давно уже никто не называл. Когда-то она была акушеркой, золотыми руками вытягивала матерей с того света, а младенцев принимала так, что те рождались здоровыми, будто заговорённые. Но с новой властью не сошлась, и теперь доживала свой век здесь уборщицей. Тётю Груню все уважали и побаивались — в ней была какая-то необъяснимая сила, смешанная с бесконечной добротой.
Заведующий прошёл мимо, даже не взглянув на Алевтину. А тётя Груня остановилась. Долго мыла руки — старая привычка — и опустилась рядом на стул.
— Ну-ка, выкладывай, что у тебя болит, — сказала она, глядя на Алевтину ясными, почти детскими глазами. — Смотри-ка, весь пол слезами залила.
Алевтина могла бы обидеться на такую прямоту, но в глазах тёти Груни было столько тепла, что она разрыдалась ещё сильнее. Слова полились сами: о погибшем муже, о трудной жизни с тремя детьми, о новом ребёнке, которого никто не ждал — ни отец, сбежавший в ночь, ни родные, ни врачи.
Тётя Груня слушала молча, а потом вдруг рассмеялась — её смех был лёгким, как шёпот листвы. В глазах заплясали огоньки.
— Моя бабка, — начала она, — после войны одна пятерых подняла. Мужик с фронта не вернулся, а она ещё двоих соседских сирот приютила. В поле с утра до ночи, спала по три часа, но всех вырастила. И все в люди вышли, дружные, бабку до гробовой доски помили. А ты, душечка, никого не слушай. Выносишь, родишь — этот ребёнок станет тебе светом в окошке. Дети — это Божья благодать, не бойся. Господь не даст ноши тяжелее, чем можешь вынести.
Словно гора свалилась с плеч. Алевтина почувствовала, как годы усталости тают, а за спиной будто выросли крылья. Очнулась она уже на улице, под тёплым летним дождём, смывающим слёзы. На душе стало светло, как после грозы, а чёрные тучи развеялись. Теперь она знала точно — что делать.
Девочка, родившаяся в тот год, стала солнышком семьи. Умница, хохотушка, с такими же русыми косами, как у матери, она уже в пять лет помогала по хозяйству и была отрадой старшим братьям. Алевтина так и не встретила нового мужа — второе чудо не случилось. Но то, что произошло в тот грозовой вечер, было настоящим чудом. Кто это был — тётя Груня или ангел, спустившийся с небес, — Алевтина так и не узнала. С Аграфеной Никитичной она больше не виделась. Кто-то считал чудом, что старший сын к двадцати годам встал на ноги и первую зарплату потратил на путёвку для матери. Но Алевтина только улыбалась: «Поживём — увидим, что из моих детей выйдет. У Бога, как говорится, всего вдосталь».
