Когда тёща всё поняла: история пирога и великого прощения
Я сидел на кухне, пока Марья чистила картошку для супа. Внезапно раздался звонок в дверь. Жена вытерла руки о фартук, недоуменно пожала плечами – гостей мы не ждали. На пороге стояла Вера Семёновна, её мать. Наши отношения с ней всегда напоминали лёд на Неве зимой – холодные и скользкие. Но сейчас она держала в руках огромный медовик в коробке.
— Что замерла, Марьюшка? Бери! – весело сказала тёща. – Еле донесла. Твой любимый, с грецкими орехами. Да и Сергей его любит.
Марья остолбенела. Мать никогда не появлялась без предупреждения. Уж тем более – не с пирогами.
Из комнаты вышел я. Увидев Веру Семёновну, поднял брови – да, вот это сюрприз.
— Сергей, ты не против? – вдруг спросила тёща, будто между делом. – Захотелось с вами чаю попить…
Я молча смотрел на эту женщину, с которой вёл позиционную войну все десять лет нашего брака. Слова её слышал, но верить не хотелось.
…Шутки про тёщ я всегда ненавидел. Слишком уж они были безобидными по сравнению с тем, что вытворяла Вера Семёновна. С первой же нашей встречи она смотрела на меня, как бухгалтер на недостачу в отчётности. Конфеты ей показались дешёвыми. Шутки – плоскими. На прощание даже кивка не удостоила. Каждый её визит превращался в испытание на прочность.
Но я любил Марью. Тихую, добрую, совсем не похожую на мать. И когда она сообщила, что ждёт ребёнка, я без колебаний надел кольцо ей на палец.
— Только без шума, – предупредил я. – Распишемся, и всё. А то твоя мать устроит нам спектакль.
Так и сделали. Женились скромно. Вера Семёновна, узнав, лишь скривила губы: «Ну, посмотрим». Но в душе закипела. А когда поняла, что будет внук – расплакалась. Не от радости. От злости. Ей нужен был другой зять. И она решила: раз не вышло разлучить – надо внуков настроить против меня.
Она стала приходить чаще, нянчить малышей и шептать, шептать, шептать…
— Папа вас не любит… Он чужой… Он только делает вид…
Марья ничего не замечала. Я пропадал на работе. Возвращался затемно, лишь чтобы поцеловать детей перед сном и упасть без сил.
Потом родился второй сын. История повторилась. И лишь когда старший, залезая ко мне на колени, спросил: «Пап, правда, что ты нас отдашь в детдом?» – я понял: хватит.
Той же ночью я поговорил с женой. Жёстко. Без крика, но с горечью.
— Переезжаем к моей матери. Пусть твоя мама подумает, к чему это ведёт.
Марья, хоть и сомневалась, согласилась. К утру мы были у моей мамы. Вера Семёновна осталась одна. Без дочери. Без внуков. Без власти.
Сначала она злилась. Потом – плакала. А потом… наступила тишина. Та самая, в которой слышно собственные мысли. Однажды она зашла в церковь.
Батюшка выслушал её исповедь. Потом вздохнул:
— Кто сеет рознь между отцом и детьми – губит их души. И свою. Бог не простит, пока ты не попросишь прощения сама.
Она не спала всю ночь. А утром купила тот самый медовик и пришла к нам.
…Когда чашка в её руках опустела, Вера Семёновна встала. Все обернулись.
— Я… была не права. – Голос её дрожал. – Прости, Сергей. И за слова детям – тоже. Пусть забудут. А ты – не забывай, что ты хороший отец. Спасибо за семью. Хочу… чтобы вы приехали. В гости.
Она села. Но тут же вскочила и, глядя мне в глаза, прошептала:
— Прости меня, сынок. По-настоящему.
Я обнял её. Крепко. По-настоящему.
— Давно простил, мама…
Повернулся к жене:
— Завтра едем домой. Засиделись тут.
— Ой, как дети обрадуются! Всё про тебя спрашивали! – Марья обняла мать, смеясь сквозь слёзы.
Вера Семёновна тоже вытирала глаза. Но теперь – от счастья.
Иногда, чтобы понять цену семьи, её надо потерять. А потом найти в себе силы постучать в дверь… с пирогом и покаянием в сердце.
