**Последний гость**
Часы в прихожей пробили три раза, но их звон растворился в густом, молочном тумане, окутавшем дом со всех сторон. Он висел в саду, цеплялся за ветки старых яблонь, стелился по крыше, покрытой черепицей, просачивался сквозь щели в окнах, делая мир за стеклом размытым и нереальным. Ветер словно обходил это место стороной будто чувствовал, что здесь лучше не задерживаться. Лишь изредка сухие хлопки ставней нарушали тягучую тишину, напоминая, что дом ещё дышит.
Анна сидела у печи, сжимая в руках чашку с остывшим чаем, пальцы её слегка дрожали то ли от холода, то ли от ожидания. Она не отрывала взгляда от двери, будто могла силой мысли ускорить тот самый момент. Она знала он придёт сегодня.
Не потому, что кто-то обещал. Не потому, что были письма или звонки. Она просто знала так же, как знаешь, что ночью ударит мороз, если вечером вдруг затихло, а звёзды выглянули слишком яркими и холодными.
Дом был старый, и в нём всегда что-то скрипело половицы, стропила, дверные петли. Но сегодня звуки были другими глухими, медленными, будто кто-то осторожно ступал по мокрой земле прямо за стенами, порой замирая, будто прислушиваясь. Анна пыталась убедить себя, что это лишь ветер, но каждый новый скрип был шагом ближе к тому, чего она ждала и боялась одновременно.
Три года назад здесь кипела жизнь. В доме смеялись, спорили, хлопали дверями, кто-то вечно ставил самовар, а его шипение перебивало радио, включённое на полную громкость. По коридорам бродили запахи свежего хлеба и махорки, во дворе стучал мяч, а на кухне кто-то бесконечно ронял ложки. Потом все разъехались кто ушёл, а кто и вовсе не вернулся. И тишина заполнила каждую комнату, впиталась в стены, в половицы, в старые фотографии в деревянных рамках. Осталась только она. И воспоминания, от которых некуда было деться, какими бы горькими или тёплыми они ни были.
Анна закрыла глаза и снова услышала тот голос. Глухой, чуть хриплый, будто доносился издалека. Он сказал ей тогда: «Я вернусь. Но не жди меня днём». Она спросила почему? Он слегка наклонил голову, усмехнулся и ответил: «Потому что днём меня здесь не будет».
Стук. Один, осторожный, будто проверяли, дома ли она. Второй громче, настойчивее. Потом снова тишина, в которой было слышно, как бьётся её собственное сердце. Анна встала, поставила чашку на полку, взглянула на потухшие угли и медленно двинулась к двери. Каждый шаг отдавался в груди. Ручка была ледяной и слегка влажной будто кто-то уже брался за неё. Она с усилием повернула её.
На пороге стоял мужчина. В длинном чёрном пальто, с каплями влаги на плечах, словно он только что прошёл сквозь дождь или густой туман. Лица почти не было видно под широкими полями шляпы, но из тени выделялись губы бледные, без единого намёка на улыбку.
Ты пришёл, прошептала Анна, и голос её звучал тише, чем она хотела.
Он кивнул и шагнул внутрь. Не снял шляпу, не вытер ноги будто принёс с собой холод, который тут же разлился по комнате. Его присутствие давило на стены, и казалось, воздух стал гуще, тяжелее.
Я знал, что ты будешь ждать, сказал он тихо, но так, что каждое слово врезалось в тишину. Ты всегда ждёшь.
Анна не ответила. Её взгляд упал на его руки бледные, узловатые, с длинными пальцами, будто у человека, который слишком долго не видел солнца. Они были неподвижны, но в этой неподвижности таилось что-то тревожное, будто они помнили, как сжимали её плечи так крепко, что потом неделю не сходили синяки.
Зачем ты здесь? наконец спросила она, чувствуя, как голос дрогнул.
Ты и сама знаешь.
Он сделал шаг вперёд, и половицы глухо заскрипели под его тяжестью. Печь внезапно вспыхнула ярче, хотя она не подбрасывала дров. По стенам поползли тени, и Анне показалось, будто за спиной у них кто-то тихо, едва слышно движется.
Я думала, у меня ещё есть время, прошептала она, не отводя глаз.
Его никогда не бывает достаточно, ответил он без упрёка, без сожаления просто констатация факта.
Они сидели у печи долго, а пламя, колеблясь, отражалось в его неподвижных глазах. Он рассказывал о местах, где нет солнца, но всегда слышен плеск воды звук, который, по его словам, успокаивал сильнее самой глубокой тишины. О людях, которых он забрал, и о тех, кто ушёл сам, будто чувствуя его приближение. Иногда он замолкал, и тогда Анна слышала, как потрескивают дрова, а за стенами дома ветер шевелит туман, будто перекатывая его волнами.
Его голос был спокойным, без угрозы, и Анна с удивлением ловила себя на мысли, что не боится. Наоборот в его словах была какая-то странная притягательность, будто он рассказывал историю, финал которой уже предопределён.
Ты готова? спросил он, слегка наклонившись вперёд.
Анна огляделась. Чашка на полке, продавленное кресло, фотография в потускневшей рамке всё оставалось таким же, как три года назад. Будто время здесь застыло. Только она изменилась.
Да, ответила она, и голос прозвучал удивительно твёрдо.
Он поднялся, протянул руку. Она взяла её. Лёд. Но не обжигающий, а скорее убаюкивающий, будто обещающий, что страхи можно оставить здесь, у печи.
Когда утром соседи заметили, что из трубы не идёт дым, они решили, что Анна уехала. Дверь была заперта, ключа нигде не нашли, а окна, как и вчера, оставались плотно зашторены. Тишина в доме казалась особенно глухой. В печи догорали последние угли, пепел ещё хранил слабое тепло.
На столе стояли две чашки одна пустая, с отпечатком губ на краю, другая наполовину полная, и от неё всё ещё поднимался лёгкий, почти невидимый пар.
*Иногда ждать единственное, что нам остаётся. А потом приходит тот, кто освобождает даже от этого. На подоконнике лежал старый шарф, бежевый, с выцветшими синими полосами тот самый, что она вязала ему зимой, когда он ещё был жив. Его больше никто не брал.
Ветер снова дрогнул, туман сдвинулся, и дом на мгновение будто выдохнул.
С тех пор в нём больше никто не жил.
