В ту ночь, когда мой мир рухнул, в воздухе вихрился запах лавандового мыла и подрумяненного хлеба. Мама готовила себе поздний ужин, и хлеб в тостере подгорел по краям. Этот запах смешивался с жестокостью её слов, которые я не забуду никогда:

«Если хочешь оставить этого ребёнка, жить здесь ты не будешь. Я не позволю.»

Мне было семнадцать, я сжимала зубы, чтобы не заплакать. Отец стоял в дверях, скрестив руки, и его молчание было страшнее маминого гнева. Он не смотрел на меня от этого было ещё больнее. В его глазах читались стыд, разочарование и что-то, похожее на отвращение.

Моя рука невольно потянулась к едва заметному округлению живота. Четвёртый месяц, почти незаметно, но уже достаточно, чтобы тайна не скрывалась под широкими свитерами. Я боялась им сказать, но где-то в глубине души надеялась, что они смягчатся, вспомнят, что я всё же их дочь. Я ошиблась.

Ночью, не зная, куда идти, я сложила в сумку самое необходимое: одежду, зубную щётку, учебники и УЗИ, спрятанное между страницами тетради. Родители не остановили меня, когда я вышла. Мать отвернулась, а отец закурил на крыльце, его лицо было каменным. Дверь захлопнулась за моей спиной и вот, я больше не их дочь.

Я брела часами по тихим улицам нашего маленького городка. Воздух был свежим, фонари отображали длинные тени на асфальте. Каждый шаг давалс