Он взглянул на сына и ушёл — прямо из роддома. А я осталась одна, в слезах, с малышом на руках.

Лена считала минуты до выписки. Тот день, которого она ждала все девять месяцев, наконец наступил. Только что накормила кроху, поправила край одеяльца в конверте и, прижав его к груди, подошла к окну. На улице стоял крепкий январский мороз, редкое зимнее солнце било в глаза, и тогда она увидела его — Дмитрия, своего мужа, самого любимого. Он стоял у входа с огромным букетом белых роз и большим плюшевым зайцем. Махал ей, улыбался во весь рот.

Всё было как в самой светлой мечте. Пока он не взял сына на руки.

Он посмотрел на ребёнка — и в тот же миг лицо его перекосилось. Улыбка растаяла, глаза стали тёмными, челюсть сжалась. Сунул конверт с малышом обратно в руки Лене, бросил на неё взгляд, полный злости и галости… и молча развернулся.

Лена окаменела. Стояла у входа, в белых валенках, с младенцем на руках. Медсёстры переглянулись, одна осторожно подошла:

— Вы… не принимайте близко. Но он, наверное, подумал, что ребёнок не его. Малыш светленький, а вы с мужем — темноволосые. И глазки голубые…

Лена не верила своим ушам. Сам Дима ещё на УЗИ смеялся, когда она говорила, что кроха, похоже, будет светленьким. «От почтальона, да?» — шутил он. Но это были просто дурацкие шутки, она не придавала им значения. А теперь всё рухнуло.

Она звонила — он не брал трубку. Такси вызвала дрожащими пальцами, в груди клокотала обида. Водитель, седой мужчина с добрыми глазами, молча смотрел на плачущую молодую мать. Потом вдруг сказал:

— Не плачь, дочка. Молоко пропадёт. А он — теперь твоя радость. Не вешай нос. Всё наладится. У тебя есть он.

Лена всхлипнула, кивнула и поцеловала сына в макушку:

— Слышишь, Ванюша? Всё будет хорошо. Обязательно.

Квартира встретила её тишиной. Дима не вернулся. В комнате, где всё было готово к встрече малыша, было пусто и странно. Лена легла рядом с сыном, прижала его к себе и впервые за много дней позволила себе расплакаться. Не от страха. От предательства.

Дима пришёл поздно вечером. Пьяный. Глаза мутные, от него разило перегаром. Не сказал ни слова. Просто подошёл к кроватке, уставился на ребёнка. Лена следом — сердце колотилось, как у загнанного зверя.

— От кого? — хрипло спросил он.

— От тебя. Сделаешь ДНК — и вали. Меня унижать не позволю.

В голове всплывали моменты: как они вместе держали тест с двумя полосками, как он гладил её живот, как скупал распашонки, как спорили над именем. А теперь… смотрит на своего ребёнка, как на чужого.

— Просто… не похож. Как будто не наш.

— Я сказала — твой.

Лена начала менять подгузник, как вдруг Дима дёрнулся. Она испугалась — подумала, сейчас вырвет малыша. Но он замер, уставившись на крохотную ножку сына.

— Родинка… У него точно такое же пятно, как у меня… На той же ноге. Один в один!

— Отойди. Не кричи, он спит.

— Господи… но почему он светлый?

— На твоего отца похож. Сам же говорил — дед у тебя был белобрысый, с голубыми глазами.

Дима застыл. Потом опустился на край кровати, сгорбился и прошептал:

— Прости… Я дурак… Лена, прости.

Она не ответила. Не могла — внутри всё горело. Первые дни держалась холодно, только ради сына. Отношения висели на волоске, но Дима старался. Купал малыша, не спал ночами, тысячу раз просил прощения. Лишь через пару недель она смогла его простить.

Когда приехали родственники Димы — тётки, дядья, бабки — все как один ахали:

— Вылитый дед Николай! Такой же белобрысый, крепыш. И глазки — небесные!

Дима держал сына на руках и гордо повторял:

— Это мой сын! Мой Ваня! Мой парень!

А Лена смотрела на них и понимала: иногда отец должен пройти через тьму, чтобы разглядеть своё солнце.