«Даже внучка ей чужая: как мать выживает меня из нашей квартиры»
Я не ступала на порог этой квартиры пятнадцать лет. И если бы не суровые обстоятельства, возможно, никогда бы и не вернулась. Но судьба любит проверять на прочность — особенно тех, у которых душа уже изранена. По документам квартира принадлежит мне и матери в равных долях. Но для неё это её крепостные стены, где мне нет ни места, ни капли тепла.
Когда я приехала с маленькой дочкой и чемоданом, мать даже не попыталась скрыть раздражения. Ни привета, ни сочувствия — только ледяной взгляд и колкое:
— Приползла? Теперь мне с тобой ютиться? Ни за что.
Будто я сама рванула обратно в тот ад, из которого сбежала в шестнадцать.
Когда мне было двенадцать, родители разошлись. Семья трещала по швам, но мать поставила точку жёстко — выгнала отца, сменила замки, привела другого. Я не выдержала. Ушла к отцу и бабке, бросив мать с её «новым счастьем». За это она назвала меня предательницей, прижала к стене и прошипела:
— Раз не хочешь жить со мной — значит, ты мне не дочь.
С тех пор — ни звонка, ни письма. Общалась только с бабкой, пока та была жива. После её смерти — тишина. От неё нам с матерью и досталась эта квартира. Мать обжила её, как свою вотчину. А я и не думала возвращаться.
Вышла замуж рано. Родила. Муж сбежал, не выдержав быта и моей усталости. Оставил нас с дочерью и копеечными алиментами. Жили в старом доме, доставшемся от отца. Дырявые стены, проводка, как в дешёвом триллере. А потом — пожар. Сгорело дотла.
Пока я металась по инстанциям с ребёнком на руках, пожарные тушили руины. Дня три мы ночевали у подруги. Потом вспомнила: у меня же есть доля в той квартире. Где живёт мать.
Со скрежетом зубовным пошла туда. С документами. Зная, что меня встретят в штыки. Мать не открыла. Пришлось звать участкового. Освободила мне каморку только когда поняла, что закон на моей стороне.
— Только знай: спокойно жить не дам, — бросила исподлобья.
И сдержала слово.
Каждый день — как под пыткой. Пересоленный суп, испорченная еда, крики, что я «дармоедка» и «нахлебница». Запрещает готовить, стирать, даже душ включать, когда ей неугодно. Если дочка плачет — орет, что я её истязаю. Раз даже настучала в опеку, пыталась лишить меня прав. Бесполезно, но осадочек остался.
Смотрит на внучку, будто та ей не родная. А я боюсь. Не за себя — за ребёнка. Потому что знаю: мать, доведённая до крайности, на всё способна. У неё нет тормозов. Только злоба. Я для неё чужая. А дочь — и подавно.
Пытаюсь найти выход. Продать участок с пепелищем? Но выручки хватит разве что на задаток за «гроб» на окраине. Ипотеку не потяну — работы нет, ребёнка в сад не берут. Подруги помогают, но вечно жить на подачки не могу.
Невыносимо здесь. В этой квартире, пропитанной ненавистью, где каждый взгляд — как плевок. Где молчание — оружие, а слова — ножи.
Каждый вечер засыпаю с мыслью: может, завтра что-то изменится? Но утро приносит то же самое. Тот же холод. Та же злоба. Та же женщина, которая когда-то называла меня дочерью, а теперь делает всё, чтобы я исчезла. Даже внучка не растопит лёд в её сердце.
Не знаю, что будет. Но знаю точно: надо выбираться. Ради себя. Ради дочери. Чтобы однажды не проснуться такой же, как она.
