Моего сына зовут Дмитрий. Десять лет назад он женился на Алисе, и с тех пор ютится с ней и дочкой в тесной однушке на окраине Москвы. Семь лет назад Дима купил участок в Подмосковье, мечтая о большом доме для всей семьи. Первый год стройка не двигалась — не было денег. Потом, скопив с натугой, поставили забор, залили фундамент — и снова затишье на неопределённый срок.
Год за годом мой сын экономил на всём — даже на кофе с булочкой, — покупал кирпичи, доски, и лишь к седьмому году кое-как выгнал первый этаж. Планы, конечно, грандиозные — два этажа, чтобы всем хотелось: ему с женой, внучке, и даже мне, по задумке Димы, светила отдельная комнатка. Всё-таки он у меня семьянин, неблагодарности не жди.
Первый этаж подняли только благодаря тому, что Алиса уговорила Диму поменять их двушку на однокомнатную, а разницу вложить в строительство. Теперь в этой однушке им, конечно, тесно, как сельдям в банке.
Каждый их визит ко мне превращался в разговор про стройку: как расставят мебель, куда повесть люстру, чем утеплят стены. Про мои больные колени или скачущее давление — ни слова. Я молчала, кивала — зачем портить им праздник?
Но в душе копошилась мысль: а не хотят ли они мою двушку пристроить к их стройке? В конце концов я не выдержала и спросила прямо:
— То есть вы предлагаете мне продать квартиру?
И тут же они радостно закивали, в красках расписывая, как нам всем будет здорово жить вместе. Я смотрела на Алису и понимала: ни за что. Она ко мне всегда относилась как к надоевшей тётке, а я уже устала делать вид, что не замечаю её кислую мину при моём появлении.
Но всё равно жалость к Диме грызла сердце. Видела его уставшие глаза, слышала, как он мечтает о доме. Как тут не помочь родному человеку?
Но я задала им простой вопрос:
— А где я тогда буду жить?
В их однушке? Или в недостроенном доме без нормального туалета и отопления?
Алиса, не моргнув глазом, выдала:
— У вас же дачка есть! Воздух, природа — идеально!
Да, есть у меня старенький домик в шести сотках — летом ещё куда ни шло: шашлыки пожарить, цветы полить. Но зимой? Колоть лёд в колодце, топать по снегу до туалета, а ночью — греться у печки, как в XIX веке?
Я уже не та крепкая бабка, что грядки копает с утра до вечера. Суставы скрипят, давление прыгает. Зимовать там — значит подписать себе приговор.
Когда я попыталась возразить, Алиса лишь фыркнула:
— В деревнях же как-то живут!
Живут. Там люди с пелёнок к этому привыкли. А для меня — чистая пытка.
Пока я размышляла, судьба подкинула «весёленькое». Недавно случайно подслушала, как Алиса трещала по телефону с матерью:
— Надо бы бабку к соседу пристроить, а квартиру продать — денег-то море выйдет!
Соседом у меня был Николай Петрович, пожилой вдовец. Мы иногда чай пили, я ему пирожки носила — чисто по-человечески. Но жить с ним?! Да я скорее в ту же дачную халупу!
После этого все сомнения развеялись. Никакой светлой комнатки для меня в их доме не планировалось. Они просто хотели выжать из моей квартиры деньги и отправить меня куда подальше.
Сидела у окна, смотрела, как снег ложится на подоконник, и думала: а стоит ли помогать тем, кто тебя уже списал? Душа болеет за Диму — он-то, бедолага, просто пешка в руках жены.
Конечно, хочется, чтобы у него был дом, чтобы внучка росла в уюте. Но я тоже не мебель. Всю жизнь пахала, чтоб эту квартиру купить. Это моя крепость, мой последний рубеж.
Не хочу в старости трястись в холодной дачной конуре или, того хуже, ютиться у чужих людей. Не хочу быть ненужной обузой.
Так что теперь, когда Дима опять заводит разговор о продаже, я отвечаю твёрдо:
— Нет. Квартиру не продам. Стройте сами, если так хочется.
Пусть обижаются. Зато я буду спать спокойно, зная, что у меня есть свой угол — и на него никто не посягнёт.
