Привет, слушай. Ты там уже всё помыла? — кричали Миле с кухни.
Девочка, маленькая, худенькая, с колтунами в волосах, вышла, опустив голову, пальцы сморщенные от долгого мытья. Ей всего девять. Девять лет. Но она уже знала, как хлоркой пользоваться, как всю квартиру подмести и как маму избежать, чтобы не побила за «криворукость».
Я её впервые увидела одним вечером, зашла к тогдашнему парню. Она меня избегала. Глаз не поднимала. Прошла мимо, будто я тень какая-то.
— Кто это? — спросила я его.
— Дочь моя. У меня бывает иногда… Но мать не даёт особо вмешиваться. Женщина трудный человек, не лезь лучше.
Но я влезла.
Как-то раз присела перед ней, пока она посуду мыла.
— Давай расчешу?
Она засомневалась. Посмотрела, будто я на другом языке говорю.
— Больно будет? — спросила.
— Нет, честное слово. Аккуратно.
Села медленно, будто не заслужила такого внимания. Стала распутывать волосы терпеливо, ласково, с нежностью самой собой наружу лезущей. Кончила, она в зеркало глянула, трогает причёску, будто сокровище какое.
С той поры всё поменялось. Стала за мной по квартире ходить. Расспрашивать. Шутикам моим смеялась.
А я… детей иметь не могла. Врачи тыщу раз говорили, холодными медицинскими словами. А она на меня смотрела, будто я её мама.
Позже ситуация с родной матерью стала невыносимой. Как соцработник, знала юридические пути. Боролась. Плакала. Больно было. Но получилось.
Удочерила. Отца бросила, ему было без разницы. Осталась с ней.
Сейчас ей четырнадцать. По утрам обнимает и говорит «мам».
А я, думала, никогда мамой не стану… теперь у меня самая красивая дочь на свете.
— Помнишь, как первый раз расчесала? — недавно говорит.
— Конечно, — улыбнулась я. — Ты ведь в тот день и мне душу причесала.