— Девочки, допивайте чай и собирайтесь, а то мужикам завтра на работу в семь, — пробурчал Дмитрий, глядя в стену за Аделиной.
— Хорошо, — кивнула она, притягивая к себе кружку. — Не будем мешать. Тише воды, ниже травы.
Он постоял, постучал костяшками по дверному косяку и исчез. А в Аделине будто осыпалось сразу всё — как золото с берёз в октябре.
Она сделала быстрый глоток. Кухня пахла манной кашей, детской присыпкой и чем-то тёплым, домашним. Когда-то здесь витал запах папиных сигарет «Беломор» и маминых духов «Красная Москва». Тогда это был её дом. Теперь — просто кухня в чужой квартире.
— Не держи на него зла, — шепотом сказала сестра, убирая со стола крошки. — Он просто вымотался.
Аделина сделала вид, что её внезапно заинтересовала трещинка на кафеле.
— Он всегда вымотанный, когда я здесь.
— Ну, он отвык…
— Я ведь не тётя Маня с третьего этажа, Лен. Мог бы хотя бы не смотреть, как на вора.
Лена вздохнула.
— Он… ему важен порядок. Чтоб всё по расписанию, всё на местах. А тут — чужая…
— Я не «чужая», я твоя родная сестра. Или уже нет?
Тишина затянулась. Из детской донёся сдавленный кашель.
— Конечно, ты моя сестра. Просто… времена другие, — Лена покрутила в руках салфетку. — Раньше мы с тобой были как два сапога пара. А теперь у меня — две пары, и одна всё время не по ноге.
Аделина фыркнула.
— То есть я теперь как запасная лыжа?
— Ты всё неправильно понимаешь…
Но обе знали — это чистая правда.
Когда они были маленькими, у них были одинаковые заколки-невидимки. Они говорили, что это волшебные скрепы — чтобы не потерять друг друга. Родители смеялись и говорили: «Вы — как сиамские близнецы».
А потом родителей не стало.
Сначала отец — инфаркт. Потом мать — не дотянула даже до пенсии. У сестёр будто землю из-под ног выдернули. Но они держались — ведь их было двое.
Аделина тогда ещё училась в институте. Лена уже жила с Димой. Все хлопоты взяла на себя — гробы, поминки, бумаги. Хорошо, что горевать было некогда.
Аделина без споров отдала свою долю в квартире. Лена предложила за неё двести тысяч — копейки по нынешним меркам, но больше не было. Зато полностью содержала сестру до диплома.
После выпуска Аделина уехала в Тверь с Андреем. Они спали на одном диване-книжке и мечтали о своём уголке. Мечты рассыпались, когда он ушёл к другой. Лена сама позвала её обратно.
Но за эти годы что-то переломилось.
— Ты подумывала об ипотеке? — как-то ненароком спросила Лена.
— Коплю. Ещё года полтора.
— Ну и хорошо. Своя берлога лучше съёмной конуры, — Лена говорила ровно, но каждое слово резало.
Аделина попробовала отшутиться:
— Ну, вокзал всё же теплее, чем ваш балкон зимой.
Лена улыбнулась, но глаза были виноватые.
— Я правда рада, что ты рядом, — сказала она позже. — Просто… жизнь меняется…
— Ага. У кого-то муж и дети, а у кого-то — только кошки да кактусы.
Лена промолчала.
Аделина думала — показалось, устала. Но однажды услышала, как Дима по телефону бубнит:
«Ну пока торчит. Скоро съедет, надеюсь».
И она не выдержала. Перебралась в серую съёмную коробку. Теперь её никто не упрекал, но по ночам хотелось кричать от пустоты.
В декабре Лена написала: «Придёшь к нам на Новый год? Тихо, по-домашнему. Как раньше».
Аделина перечитала раз пять. Текст светился теплом. «Значит, ещё не всё кончено», — подумала она.
Предвкушение согревало. Она заранее продумывала, какой торт испечёт, что купит племянникам. Новый год для неё всегда был магической чертой.
…За неделю до праздника она позвонила.
— Лен, я про Новый год. Во сколько? Что взять? Может, закуски?
Пауза. Та самая, после которой обычно бросают трубку.
— Слушай, планы немного поменялись… Будем с друзьями, семьями. Все парами… Ну, ты поняла. Чтобы никто не чувствовал себя… лишним.
— Лишним? — Аделина уже знала ответ.
— Ну ты же теперь… — Лена запнулась. — Ты одна, а остальные — семьями.
Аделина села на пол.
— Ты же понимаешь…
Она не ответила.
— На Рождество соберёмся! — Лена затараторила. — Только мы, дети, Дима.
Аделина усмехнулась так, что губы задрожали.
— То есть я теперь как неприкаянная тётка? Испортит настроение гостям?
— Ну Адь… — вздохнула Лена.
Ответа не последовало.
— Ладно. С наступающим.
Аделина вышла на балкон. Давилась слезами, впиваясь ногтями в облезлую краску.
Вспомнилось, как они с Андреем первый Новый год встречали — жарили драники на скорую руку, но половина пригорела, половина развалилась. Зато потом валялись в сугробе, смеясь, и лепили снежную бабу.
Было лишОна закрыла глаза, и сквозь городской шум ей вдруг почудился смех родителей, будто где-то далеко, на другой стороне времени, они всё ещё поднимали бокалы за Новый год, за своих девочек, за их нерушимую связь — и этот хрупкий, почти забытый звук оказался теплее всех обещаний будущего.
