В стародавние времена, когда ещё в нашей глубинке жизнь текла размеренно, жила я, Ольга Морозова, в тихом городке Бежецке, что скрывается в тенистых уголках Тверской губернии. Ныне душа моя обрела покой рядом с сыном, которому ни в чём нет отказа, но дорога к этому благодатному житью была выстлана такой мукой, что и вспоминать страшно. История моя — словно рубец на сердце, что прячется под ликом безмятежности, каким я каждый новый день встречаю.
Началось же всё накануне выпускного, когда мне, семнадцатилетней девице, грезились светлые дали. Была я тогда зело резвой, полной чаяний да дум о будущем. Дни напролёт проводила в читальне — обожала я книжный переплёт да мудрость, в них сокрытую. Там, меж пыльных фолиантов, и готовилась к испытаниям, мечтая о лучшей доле. Библиотекарши стали мне вторыми матерями, а родители мои — отец Степан, что трудился кузнецом, да мать Аграфена, учительствовавшая в школе, — не покладая рук кормили семейство. В тот зимний вечер, зачитавшись, я не заметила, как ушёл последний возок. Да не испугалась — знала я свой град, как свои пять пальцев. Решила срезать путь через сквер — мороз пробирал до костей, спешила я домой…
И вдруг предстал он — тёмная тень в солдатской шинели, от него несло сивухой. «Огнива не сыщешь?» — хрипло молвил. Я головой качнула, но не успела отвернуться, как он схватил меня. Кругом — ни души, лишь ночь да его пьяное дыханье. Затащил в кусты, зажал рот, чтоб не вскрикнула… И на снегу, что был холоден, как смерть, совершил своё чёрное дело. Боль раздирала — я ведь была девицей, а он всей своей тяжестью давил, будто хотел в землю вогнать. Дышать не могла, слёзы на щеках застывали… А потом встал, бросил меня, нагую и трепещущую, и ушёл, словно ничего не свершилось.
Едва добрела до дому. Стыд сковал уста — ни родителям, ни подругам не поведала. Но через три месяца правда открылась: носила я во чреве. Мир перевернулся… Со слезами на глазах рассказала всё матери с отцом. Аборт в те времена был делом опасным, боялись они за мою жизнь. Решили дитя оставить, но уехать подальше, где никто не знал бы нашего горя. Ради меня и моего сына, коего нарекли Дмитрием, родители покинули всё — и почётные места, и добрых соседей, и дом родной. Отец оставил кузницу, мать — школу, стали работать на чужбине за гроши, лишь бы дать мне шанс забыться…
Когда Дмитрий родился, глядела я на него и не верила: так был он похож на меня — чистый, ясный, будто луч света в той тьме, что меня сломила. Выстояли мы — всем семейством, невзирая на лишения. Родители ни о чём не жалели, видя, как сын растёт. А когда он подрос, встретила я Григория — мужа, что стал мне опорой. Вошёл он в мою жизнь с добротой да лаской, принял Дмитрия, как родного. Правду же о рождении сына никогда ему не открывала — боялась разрушить хрупкое счастье. Любовь, коей он нас окружил, казалась слишком драгоценной, чтобы омрачать её.
Ныне же, спустя четверть века, Дмитрий вырос — статный, умный, с глазами, что как две капли воды мои. Окончил университет в Петербурге, служит в конторе солидной, нашёл добрую девушку, и скоро стану я бабушкой. Гляжу на него — и сердце переполняется гордостью, смешанной с тихой радостью. Жизнь моя ныне — это тёплый дом, покойные вечера да смех сыновний. Григорий рядом, и благодарна я ему за каждый прожитый день. Научилась я видеть мир светлым, но тень того зимнего вечера так и осталась со мной. Заплатила я за это счастье цену страшную — позор, страх, потерю девичьей чести, жертвы родителей…
Иной раз проснусь ночью — и вновь перед глазами тот сквер, тот снег, тот перегар проклятый… Не забыть, как тело ломали, как душу терзали. Но вот слышу шаги Дмитрия в горнице, голос его весёлый — и понимаю: из той муки родилось чудо. Сын мой — свет мой, смИ каждый раз, осознавая, что наша жизнь сложилась пусть не так, как мечталось в юности, но всё же светлой и достойной, я крепче сжимаю в руках нательный крест и благодарю Господа за то, что дал мне силы вынести всё это и не потерять себя.
