На окраине города Струнино, где туман с болот стелется густым молоком, в инфекционном отделении трудится доктор Варвара Петровна. Говорят, она — виртуоз. Нам повезло с ней, хоть я ни разу не видела её лица без респиратора и щитка. Варвара Петровна — специалист по заразным болезням. Гений в своём деле, но, увы, не мастер сладких речей. За всё время лечения моей Катюши она ни единым словом не облегчила камень у меня на сердце.
Она говорит языком цифр и формул.
«Лейкоциты 12», — бросает она, листая историю болезни.
«Это хорошо?» — шепчу я, сжимая кулаки.
«Меньше, чем вчера. Но больше нормы. И родничок запал. Обезвоживание», — отвечает она, не глядя.
«Это опасно?» — голос срывается.
«Прокапаем Кортексин, стабилизируем», — отрезает она.
Её фразы отрывисты, будто вырублены топором. Родители, чьи дети томятся в этих стенах, засыпают Варвару Петровну вопросами. Она отвечает, но каждое слово будто взвешено на аптекарских весах. Будто любое может стать петлёй на её шее. Она подбирает выражения с ювелирной точностью, каждое подкреплено анализом. Ей бы просто лечить — без разговоров, без этой суеты. Но жизнь сложнее.
Не знаю, нравится ли она мне. Приходится доверять — жизнь Катюши в её руках. Она не стремится утешить, не пытается развеять мою тревогу. Но, возможно, это и не её дело. Её работа — бороться с микробами, а не с материнскими страхами.
Сквозь запотевший щиток вижу её воспалённые глаза. Она измотана. Возможно, плакала. Я перестаю спрашивать. И без слов вижу — Кате лучше. Ещё вчера девочка лежала без сил, а сегодня сидит на койке и грызёт сухарь. Варвара Петровна слушает её лёгкие, подмигивает.
«Молодчина, Катенька», — говорит она тихо.
Мне она ничего не говорит. И я не спрашиваю.
После ужина привезли грудничка Ваню. Состояние тяжёлое, почти безнадёжное. Варвара Петровна хватает телефон, названивает в областную. У нас нет реанимации — мальчику нужна помощь, которую мы не дадим. Но в области холодно отвечают: менингит, коек нет, справляйтесь сами.
Её смена кончается в три. Дома муж, свои дети, тёплый дом. Но она не уходит. Ваня слишком плох, и она остаётся. Спорит по телефону, требуя невролога и Цитофлавин. Спорит с мужем, который кричит, что дома свои дети ждут, а этот Ваня — чужой.
Санитарки притихли. Они привыкли, что после трёх начальство уходит, и в отделении воцаряется почти домашняя атмосфера. Но Варвара Петровна здесь. Она не уходит.
Ваня с матерью — за тонкой перегородкой. Мать, Раиса, звонит всем подряд, шепчет про молебны и сорокоусты. Просит сходить в храм, заказать молитву — батюшка ближе к Господу, его слова весомее.
Поздно вечером Варвара Петровна заходит к ним. Говорит, что Цитофлавина нет, надо купить самим. Раиса взрывается:
«Мы налоги платим! Лечите моего ребёнка! Везде поборы! Я вас в суд затащу!»
Варвара Петровна молча выходит. Я знаю, о чём речь. Кате тоже капали Цитофлавин — мы покупали сами.
Раиса звонит мужу, кричит про бездушных врачей, просит принести икону и святую воду. У меня осталось несколько ампул. Беру их и выхожу в коридор, нарушая карантин. Ищу Варвару Петровну.
Нахожу в ординаторской. Она стоит спиной, диктует кому-то список лекарств. Говорит с мужем.
«Сергей, сейчас нужно. Привези. Дети посидят одни, они не младенцы…» — голос дрожит от усталости.
В трубке крик.
«Сергей, аптека закрывается. Потом будешь называть меня плохой матерью. Купи лекарства…»
«Вот Цитофлавин», — говорю я, протягивая ампулы. «Возьмите. Пусть не покупает».
Она вздрагивает, оборачивается. Впервые вижу её лицо. Красивое. Измученное, но красивое.
«Спасибо», — шепчет она и в трубку: «Цитофлавин не надо, нашёлся…»
Незаметно суну две тысячи в карман её халата.
«Вы что, это лишнее!» — она хватает мою руку.
«Это не вам. Это Ване», — отвечаю.
Она опускает глаза.
«Спасибо… тебе», — поправляется она.
«Вам», — говорю я и ухожу.
Ночью Ване хуже. Сквозь сон слышу, как Варвара Петровна командует медсёстрами: какие уколы, какую капельницу. Фоном — шёпот Раисы, читающей акафист.
Когда заболела Катя, многие советовали молиться. «Материнская молитва со дна моря поднимет». Кто-то предлагал травницыНа рассвете Варвара Петровна, укутанная в поношенный плащ, бредёт домой по пустынным улицам, а где-то в палате маленький Ваня, улыбаясь во сне, сжимает в кулачке принесённую матерью ладанку.
