— Любка, глянь-ка, — Василий замер у витрины. — Ну куртка же! Капюшон, меховая оторочка, подкладка — алая, как малина. Карманы — удобные, фасон — стильный. Вещь! Я бы, может, и взял. Старая-то моя, сам понимаешь, с прошлого века…
Он запнулся, будто испугался своих же слов. Василий никогда не гнался за модой — носил, что было, пока совсем не расползётся. А тут — глаза загорелись, как у пацана, впервые увидевшего новый велосипед.
Любовь нахмурила брови.
— Да ладно тебе, Васенька! Ты в своём уме? Тридцать пять тысяч за куртку! У нас каждая копейка на счету. Машине масло менять, «Жигули» же не вечные. Квартплата на носу. Ремонт в прихожей — третье десятилетие тянем. А внуку мы что, забыли про тот самокат? О чём ты вообще?
Василий понурился. Он не обиделся — просто осознал. Так всегда: деньги вроде есть, но они уже давно «забронированы». На важное. На необходимое. На то, что не греет душу, но без чего никак.
— Тебе же шестой десяток, — добавила Любовь. — Куртка-то молодёжная. И где ты в ней щеголять будешь? В гараж да на огород?
Сказала как отрезала. По-ихнему: без обиняков, без недомолвок. Хотя… Василий никогда не позволял себе таких резких слов. Молчал. Спорил, да. Иногда огрызался. Но никогда не бил в самое больное. А Любка могла. Не со зла — просто по-простому.
Потом купили хлеб, яйца, картошку. Всё по списку. Всё нужное.
Василий в последний раз оглянулся на витрину. Улыбнулся грустно и зашагал к выходу. В отражении стекла мелькнула лысина, морщины, согнутые плечи.
Что он, старый дурак, раздумал? Молодёжная вещь. Яркая. Не для него.
Вечер — как обычно. Ужин, телевизор. Фильм. Про войну, про любовь, про двух седых стариков, которые прошли через всё и остались вместе.
Любовь украдкой смахивала слезу подолом фартука. Василий кряхтел и шмыгал носом:
— Простыл, наверное. Не надо было на ночь такое смотреть. У тебя же давление…
— А мне завтра на рынок, — перебила она. — Говорят, новые огурцы завезли. Надо успеть.
— Я на дачу пораньше съезжу. Бочки проверить. Вода нынче дорогая.
Он приобнял её. Нежно. Не спеша. Просто притянул к себе. И она прижалась к его плечу. Так и сидели. Фильм давно кончился, на экране мелькали тревожные новости, а они смотрели в никуда. Молча. О своём.
Утром Василий укатил на дачу.
А Любовь — к внуку. Привезла варенье и свеклу с грядки. Заскочила в аптеку за таблетками. В автобусе сидела, сжимая в руках пакет. А внутри — решение. Простое. Наконец-то.
Дома замесила тесто на пироги — Василий их обожает. Дождалась, когда он вернётся. Усталый, в земле по локоть, но довольный.
— На, это тебе, — протянула она большой пакет. — Просто… возьми. Куртка.
Василий остолбенел.
— Любка? Ты чего?..
— Старая твоя уже дышит на ладан. А эта — добротная. Тёплая. И не слушай ты меня — какой тебе шестой десяток? Ты у меня — хоть куда. Красивый. И куртка тебе к лицу.
Хотела добавить ещё что-то, но слова застряли в горле. Слёзы — предательницы — выкатились сами.
Василий обнял её, погладил по спине.
— Ну чего ты, Любаша?
— Ничего. Всё хорошо, Васенька. Просто… ты есть. И всё хорошо.
А ведь и правда — всё хорошо.
Иногда слезы льются не от горя. А оттого, что счастье — вот оно. Рядом. И страшно его потерять. Поэтому — плачем. Молча. Без слов.
За родного человека. За заботу. За тепло. За возможность просто сидеть рядышком и молчать.
И пусть носки штопаные, и волосы седые. Но любовь — всё та же.
И куртка — впору.
