Я презирала мать за её поступок, но сама превратилась в её копию

Я ненавидела мать за её поступок, но стала её тенью

Меня зовут Анастасия Морозова, и живу я в тихом уголке Суздаля, где древние церкви перешептываются с берёзами над рекой Каменкой. В детстве я верила, что нет ничего прекраснее детства. Подруги мечтали скорее вырасти — красились маминой помадой, надевали её босоножки, а я цеплялась за кукол, мозаику и акварели. Я рисовала нашу семью: себя посередине, папу, держащего меня за правyю руку, маму — за левyю, а на заднем плане — деда с бабкой, сияющих, как солнце. Кто же знал, что от этой картинки не останется и пепла, что моя жизнь станет кривым зеркалом, повторяющим то, что я презирала?

Папа, Васильий, был программистом — вечно прикованный к клавиатуре, он казался мне жителем иной вселенной. Но когда поднимал глаза из-за монитора, его взгляд, спрятанный за толстыми линзами, смотрел на маму, Ларису, с такой нежностью, что мне становилось обидно. Он терпел все её причуды: пёстрые платья, будто сошедшие со сцены цыганского театра, стопки эзотерических книг, подруг с растрёпанными волосами и странными именами. Позже он молча сносил её бесконечные «рабочие ужины», ночные возвращения, ужины из магазинных полуфабрикатов под соусом «ой, забыла приготовить». Он жевал её несъедобные эксперименты, как глотал её капризы: отдельные комнаты, священный утренний чай, который она называла «ритуалом гармонии».

Каждое утро папа следил, как стрелки часов ползут к опозданию, но ждал, пока мама, сонная и нечёсаная, зальёт кипятком свой «энергетический» сбор, намажет бородинский хлеб авокадо и украсит его кусочком буженины. Этот спектакль повторялся без конца: папа опаздывал, но ждал, лишь бы она кивнула ему утром. А мама тем временем увлеклась сначала рейки, потом тантра-йогой, а после влюбилась в своего наставника, Игоря. Однажды вечером она объявила нам: «Я полюбила другого. Моя душа жаждет полёта. Вы мне дороги, но я задыхаюсь». Я, маленькая и испуганная, думала: разве моя любовь — не воздух? Разве этого мало?

Папа не кричал, не бил посуду. Он зарылся в код, будто там можно закопать боль. Снаружи почти ничего не изменилось — они и так жили параллельно. Но во мне что-то сломалось: в школе я стала колючей, злой, готовой цапнуть любого. Дед, Пётр, взял меня за руку — водил в лес, проверял уроки, вытирал сопли и твердил, что семья — это навсегда. Когда мама подала на развод и ушла, бабушка не выдержала и умерла. Дед начал слепнуть — от горя, от вида нашего развала, но всё равно звал папу «сынком» с гордостью.

Мне казалось, я могу всё исправить, но не знала как. И вот однажды, после долгих разговоров с дедом, я нашла в маминой сумочке номер её любовника и позвонила его жене. «Ваш муж спит с моей матерью», — выдохнула я в трубку. В тот день я разбила маме сердце. Её Игорь вернулся к семье, а она осталась одна — навсегда. Простила ли она меня? Не знаю. Видела ли она мою месть, когда я выходила замуж за Сергея? Поняла ли, когда я родила Дашу? Сомневаюсь.

Но шли годы, и я, сама того не замечая, стала её копией. Я таскала Сергея и Дашу в походы — мою новую прихоть. Потом записалась на йогу, чтобы сбежать от скуки. Зал стал моей пещерой, где я гасила злость — на мужа, на работу, на весь этот серый мир. Я отрицала, но мамина тень росла во мне. Всё стало ясно, когда я влюбилась в тренера, Артёма. Сергей и Даша перестали быть «достаточными» — мне захотелось ветра в лицо, как ей когда-то.

Я оставляла Дашу у деда и мчалась к Артёму, сердце колотилось, как бешеное. Даша спрашивала: «Мама, ты куда?» А слепой дед крепче сжимал её пальчики, гладил по спине. Страсть пылала во мне, пока однажды я не прождала Артёма четыре часа зря. Наутро в зале он сказал: «У меня есть жена». Эти слова разрезали меня, как нож. В слезах я прибежала к деду — единственному, кто понимал. Уткнувшись в его жилетку, я рыдала, пытаясь объяснить, как кто-то подменил мою жизнь. И вдруг увидела слёзы в его мутных глазах. Всё стало ясно: он позвонил жене Артёма, как я когда-то — жене маминого любовника. «Ради Даши», — прошептал он.

Месяцы я пытаюсь зашить дыру в груди, но боль не уходит. С этой раной я помирилась с матерью, поняв, как тяжело быть и дочерью, и женой, и матерью сразу. Одна из этих ролей всегда проигрывает. Сергей не стал мне ближе, но папа вырос в моих глазах — его бесконечная любовь к маме, его умение прощать и отпускать потрясли меня. Это я, а не он, подрезала ей крылья. А дед, мой ангел-хранитель, сам остановил мой полёт — ради Даши, ради меня. Он показал, что счастье — не в тайных встречах, а в честном доме. И я верю его слепым, мудрым глазам, через которые когда-то смотрела на мир.