С той самой минуты, как я впервые прижал к груди мою крошку Полину, сердце наполнилось теплом. Её крохотные пальчики, пухлые щёчки, смешной вздёрнутый нос — всё в ней казалось безупречным. Даже после сложных родов с жениной операции я чувствовал себя счастливейшим человеком на свете. Мы с женой Машей так долго её ждали. Когда я держал дочку на руках, в глазах стояли слёзы.

— Она прекрасна, — прошептал я.

Мы заранее обустроили для дочери комнату: поклеили нежно-голубые обои, собрали кроватку, расставили на полках плюшевых мишек и ночники в виде звёзд. Всё дышало уютом и любовью. Но радость омрачилась ещё в роддоме, когда в палату без стука ворвалась моя мать — Людмила Петровна.

— Где мой внук?! — рявкнула она, будто речь шла не о новорождённой, а о пропавшей вещи.

Я автоматически протянул ей Полину. Но стоило матери взглянуть на ребёнка, её лицо окаменело. Она посмотрела на меня, потом на малышку, потом на Машу. В глазах застыл лёд.

Я вышел в коридор — позвонили с работы. И тогда мать сбросила маску. Голос её стал шипящим:

— Это не кровь моего сына. Не ври мне.

— Что вы несёте?! — прошептала Маша. — Это ваша внучка! Наша дочь!

— Враньё! — прошипела Людмила Петровна. — Я вижу, что вижу. Это ещё не конец.

Она ушла, оставив Машу в оцепенении, прижимающую Полину к груди, словно защищая её от безумия. Мы с Машей — оба светлокожие, а девочка родилась смуглой. Но мы знали, что у моего прадеда по отцовской линии были кавказские корни. В семье об этом молчали, словно это было чем-то постыдным. Но нам это казалось прекрасным — уникальным, особенным. Для нас Полина была нашей кровью и гордостью. Но мать этого принять не смогла.

Через две недели мы наконец привезли Полину домой. Я мечтал уложить её в кроватку, устроить первый настоящий сон в родных стенах. Но, войдя в детскую… мир остановился.

Стены, которые мы красили с любовью, были замазаны чёрной краской. Обои ободраны. Кроватка — разломана. Игрушек не осталось. Всё, к чему мы прикасались, всё, что готовили с трепетом, было уничтожено. Будто кто-то вычеркнул ребёнка из этого дома.

И тут, словно из тьмы, появилась мать. Голос её звучал холодно:

— Я исправила ситуацию. Та комната была ошибкой.

— Ошибкой?! — перехватило дыхание. — Это комната моей дочери! Вы не имели права!

— Это не моя внучка, — бросила она. — Посмотри на неё. Вы оба светлые, а она — смуглая. Я не приму этот обман. Не позволю тебе дурачить моего сына.

Руки дрожали. Я крепче прижал Полину, будто боясь, что её вырвут.

— Людмила Петровна, мы с Машей всё выяснили. У меня в роду были кавказские корни. Гены могли проявиться. Она — моя дочь!

— Не смеши! — закричала она. — Ты хочешь, чтобы он растил чужого ребёнка!

Я молча достал телефон. Рука дрожала, но голос был твёрд:

— Маша, приезжай. Срочно. Твоя мать разгромила комнату Полины. Она не признаёт её.

ЖдитёлчинаМаша ворвалась в дом с таким яростным блеском в глазах, что даже моя мать, всегда такая уверенная, на мгновение попятилась назад.