Она сидела у окна, подперев подбородок ладонью. Отец уже стер граффити со стены гаража и теперь смывал остатки краски из шланга. Месяц назад кто-то начал разрисовывать стену напротив её окна — красной краской из баллончика кто-то выводил: «Всё наладится!». Делал это по ночам, так что никто не видел, кто именно.
«Интересно, кому это пишут?» — думала она. «Вот бы мне… Может, тот высокий парень с параллельного класса всё же нашёл меня…» — ведь с тех пор, как она перестала ходить в школу, прошло уже полгода. Но потом она понимала, что это глупые мечты, и слёзы катились по щекам. Сидела так долго, молча плача в подушку.
Отец во дворе свернул шланг и теперь собирал совком рассыпанный мусор возле контейнеров. Она уже давно с ним не разговаривала. С тех пор, как очнулась после аварии. Спросила, где мама, а он лишь опустил глаза — и она сразу всё поняла.
Врачи говорили, что он не виноват. Сделал всё, что мог, даже больше, чем опытный гонщик. Но она всё равно винила его. Мужчина должен был уберечь их. В крайнем случае — погибнуть сам, лишь бы мама осталась жива…
Отец тоже молчал. Уже три месяца он только виновато смотрел на неё. Сначала пытался говорить — оправдывался, умолял, ждал хоть слова в ответ. Потом сдался и пропадал на работе сутками. Иногда оставлял записку: «Не жди, вернусь утром».
Недавно он сказал, что собирает деньги на операцию. Работает без выходных, даже дворником устроился в их же доме — чтобы быстрее накопить. Поэтому теперь это была его обязанность — смывать дурацкие надписи напротив её окна.
Так прошла весна. И наконец этот день настал. Они провели его вместе в больничной палате, украдкой поглядывая друг на друга. Когда её повезли в операционную, отец догнал каталку, поцеловал в лоб и прошептал: «Всё наладится…»
«Всё наладится… всё наладится…» — твердила она, пока анестезиолог подсоединял капельницу. Говорила это вместо обратного отсчёта, пока сознание не уплыло в темноту.
Операция прошла хорошо. Утром врач заверил, что с реабилитацией она снова сможет ходить. «Забудь про коляску, будешь танцевать!» — говорил он, отец же слушал с таким видом, будто верил в это сильнее, чем она сама.
На выписке выдали костыли, кучу рецептов и расписание процедур. Дома она сразу подкатила к окну — проверить стену. Она была чистой, будто свежевыкрашенной.
Дни потянулись в череде таблеток и изматывающих упражнений. Но прогресс был — сначала она смогла встать на костыли, потом сделать несколько шагов. К окну подойти боялась — вдруг надписи снова нет?
Но однажды пересилила страх, доковыляла и выглянула. Граффити было на месте — красные буквы уверяли: «Всё наладится».
Лето прошло незаметно. Она уже могла ходить по комнате без помощи.
Как-то ночью её разбудила жажда. Решила сама дойти до кухни — отца не было.
Впервые за месяцы она прошла через коридор в темноте — и споткнулась о чёрный рюкзак, валяющийся на полу. Отец бросил его, торопясь на подработку.
Из кармана выкатились баллончики с краской. Один — без крышки, раструб ещё не высох.
Она замерла, опершись о стену. Всё стало ясно.
Доплелась до кухни, где долго сидела, глядя, как её слёзы растапливают лёд на столе.
Перед дУтром на стене напротив красовалась новая надпись — «Пап, я прощаю тебя».
