**Когда пауза становится концом**
— Я устал. Устал от тебя, от семьи, от этой рутины. Мне нужно пожить отдельно. Разобраться в себе, — произнёс Максим холодно, избегая моего взгляда. — Мне с тобой тоскливо. Я слишком давно не был один. Беру тайм-аут.
Эти слова ударили, как удар ножом в самое нутро. Десять лет брака. Нам обоим по тридцать пять. А нашему Сашеньке — всего три. Пять лет мы пытались зачать его — клубок анализов, больниц, обманутых надежд. Помню, как он рыдал, упав на колени, когда увидел две полоски. А когда нас выписали из роддома, вся квартира утопала в пионах… Теперь же — просто «пауза».
Он быстро собирал вещи, словно спешил убежать. Взял только зимние. Заходил на кухню, чтобы хлопнуть стакан водки — будто хмель придавал ему решимости. Саша тянулся к нему, лепетал что-то, но Максим отстранялся, не слушал. Через полчаса дверь захлопнулась. Он исчез. А я осталась — с ребёнком, с тишиной, с этой пустотой.
Жили мы в бабушкиной «двушке» в Москве, так что хотя бы за жильё не дрожали. Но деньги быстро таяли. Я уволилась с работы по его настоянию, когда сыну исполнился год.
— Мы так мечтали о нём, — убеждал Максим. — Пусть растёт с матерью, а не в саду. Я вас обеспечу.
И обеспечивал. Безоговорочно. Мне казалось, у нас идеальная семья: тепло, забота, общие мечты. А он, оказывается, просто отсчитывал дни до «свободы».
— Да он нашёл другую! — твердила подруга Таня. — Все так говорят. Подавай на алименты, даже если не в разводе. Как ты с ребёнком выживешь, пока он «размышляет»?
Так я и сделала. Подала на алименты, взялась за поиски работы. Повезло — на моей бывшей должности в «Роснефти» как раз было место. Но ребёнка было не с кем оставить — сады переполнены, очередь мы не заняли.
Мама, пенсионерка с её десятью тысячами в месяц, вздохнула:
— Приводи. Тяжело, но выкрутимся. Только приноси продукты.
Заняла у Тани пять тысяч на еду и проезд. А Максим… Ни звонка, ни сообщения. Не спросил, чем кормлю сына. Не поинтересовался, как плачу за свет. Его просто не было. Не телом — душой.
Потом я случайно увидела его. В кафе у метро «Курская». Рядом — стройная брюнетка, лет двадцати пяти. Они смеялись. Он сжимал её руку. Вид — будто беззаботный студент. Достала телефон, сфотографировала — для суда. И ушла. Без слёз.
Жизнь потихоньку налаживалась. В доме стало тише. Чище. Никто не разбрасывал носки. Не надо было варить ненавистную мне уху, которую он так любил. Никто не ворчал из-за немытой кружки. И я вдруг осознала — мне легче без него.
Я начала вспоминать себя. Оказалось, обожаю коньки, а не кино. Терпеть не могу «Красную Москву» — духи, которые он дарил каждый Новый год. Короткие волосы мне к лицу, а не эти косы. И кеды мне нравятся больше, чем платья в горошек, которые я носила ради него.
Я возвращала себя. По крупицам. Через три месяца получила повышение. Перекрасила стены в ярко-бирюзовый — мой любимый цвет с детства. И подала на развод.
С его ухода прошло восемь месяцев. Ни звонка. Ни строчки. А за два дня до суда он явился. С розами, с мандаринами.
— Я всё переосмыслил, — заявил. — Возвращаюсь. Но… стены у тебя как в больнице. И стрижка — ужас.
— А я тоже подумала, — ответила я. — И решила, что ты мне больше не интересен. Стены — мои. Стрижка — моя. Кстати, как зовут ту, кто «помог» тебе разобраться?
Я показала фото. Он побледнел.
— Развод, — сказала я твёрдо. — В настоящей любви пауз не бывает.
Дверь закрылась. Навсегда. И ни капли сожаления. Потому что я наконец-то нашла себя. И поняла: я себе дороже.
**Вывод:** Иногда потеря — это начало.
