Артём не мог заснуть. Он ворочался на кровати, глядя в потолок, испещрённый тенями, будто ища ответ в его потрескавшейся штукатурке. Смерть матери оставила в его душе пустоту — глухую, как зимняя ночь. А отец, некогда крепкий, как дуб, теперь словно потух, часами сидел в полутьме, даже не включая лампу.
Прошёл почти год после похорон Ольги, когда сердце Владимира внезапно остановилось. Он ушёл тихо, в одиночестве, в их старом доме под Вологдой. Артём не успел даже попрощаться.
Похороны были скромными, как и вся жизнь отца. Никогда не гнался за славой, жил особняком. Но завещание, зачитанное в нотариальной конторе, потрясло всех.
Бывший партнёр отца получил долю в бизнесе. Несколько вкладов отошли людям, которых Артём не знал. А ему достался крохотный участок с деревянной избой в деревне Берёзовка, о которой он даже не слышал.
— Это ошибка? — спросил он, не веря глазам. — У отца были квартиры в центре, земли под застройку. Почему мне — этот медвежий угол?
Нотариус спокойно развернул бумагу:
— Здесь чётко сказано: «Моему сыну Артёму — дом в лесу. Пусть однажды поймёт». Никаких пояснений.
Фраза звучала как намёк. Что именно он должен понять?
Через неделю Артём отправился туда. Долгий путь: поезд, автобус, потом пешком по заснеженной тропе. Деревня давно опустела. Лишь сосны, ветер и гнетущая тишина.
Он отодвинул ржавую щеколду. Внутри пахло смолой, пылью и старыми книгами. Дом оказался крепким: добротные лавки, русская печь, стопки потрёпанных журналов и альбомов.
У окна стоял мольберт с чистым холстом. Совершенно новым, будто ждавшим кисти. Рядом — конверт. На пожелтевшей бумаге было выведено:
*«Артёму. Прости. Пора узнать правду».*
Пальцы дрожали, когда он развернул письмо:
*Сынок,
Если ты читаешь это, меня уже нет. Всю жизнь я скрывал от тебя одну вещь. Не из-за страха перед тобой, а из страха за тебя.
Ты, как и твоя мать, обладаешь даром. Не просто чуткостью, а настоящим видением. Сны, которые сбываются. Тени, которых ты боишься. Это в твоей крови.
Я хотел, чтобы ты жил обычной жизнью. Дал тебе всё — дом, образование, опору. Но твой путь — иной.
Эта изба принадлежала твоему деду. Он был художником, и его картины… оживали. Буквально. Он видел сквозь время, и здесь, в этих стенах, грань между мирами тоньше.
Я оставил тебе холст. Только ты увидишь, что проявится на нём. Не бойся. Но помни: не каждую картину стоит дописывать.*
Артём зажмурился. И вспомнил. Как в детстве нарисовал горящий дом — а через три дня его показали по телевизору. Как мать гладила его по волосам и шептала: «Ты не виноват. Просто отпусти». Он считал это случайностью. До сегодняшнего дня.
Всю ночь он не спал. Сидел на крыльце, прислушивался к шёпоту леса, к скрипу брёвен, к потрескиванию углей в печи. Казалось, дом дышит.
Утром он открыл ставни, поставил мольберт так, чтобы свет падал на холст. Взял кисть. И рука повела сама — без мыслей, без плана. Только чувство.
Проступили сосны. Потом — женский силуэт в белом. Лицо размытое, словно из забытого сна. Вокруг неё — огонь. Яркий, но не обжигающий. Он не губил — он хранил.
Когда Артём закончил, солнце уже клонилось к закату. Он отступил, вытер ладони, обернулся… и застыл.
В дверях стояла женщина. Белое платье, волосы убраны под платок. Она смотрела на него с улыбкой. И, несмотря на полумрак, он узнал её. Ольга. Его мать.
— Мама?.. — вырвалось шёпотом.
Она приблизилась, коснулась его руки. И растаяла, как дым над костром.
Он не испугался. Он понял. Простил. И обрёл покой.
С тех пор он остался в этой избе. Писал. Работал в тишине. Его картины позже появились в галереях — под чужим именем. В каждой была тайна. Кто-то видел в них ушедших родных. Кто-то — себя. Кто-то — дом, которого не было, но который снился с детства.
Он не искал славы. Он нашёл себя.
И в углу мастерской до сих пор стоит тот самый холст: женщина в пламени, хранящая путь. Артём, проходя мимо, каждый раз шепчет:
— Спасибо, мама. Теперь я знаю.
