Лена проснулась с тяжёлым камнем на душе и горечью в сердце. День начинался трудно, и дело было вовсе не в недосыпе или погоде за окном — сегодня у её матери был день рождения. Мысли кружились в голове: то она вспоминала об этом, то снова отгоняла их, занимаясь уборкой или приготовлениями к встрече с подругой. Она никак не решалась набрать номер — то ссылалась на разницу во времени, то думала, что мать спит или занята. Но правда была проще — Лена боялась этого звонка.
Они не разговаривали почти год. Почти 365 дней молчания, прерываемого лишь редкими сообщениями от брата. Лене было одиноко. И всё же… в этой дистанции было что-то спасительное. Она привыкла к хрупкому балансу и понимала — один разговор может снова расколоть её изнутри.
Лена стояла перед зеркалом, аккуратно подводя глаза, ловя в отражении собственный тревожный взгляд.
— Ну что, Ленка, — вздохнула она, — рано или поздно придётся.
Брат был в Сочи, уехал туда с девушкой — длинные выходные, День Победы. Поздравил мать заранее, а про сестру и не вспомнил. Надежда, что он позвонит из пансионата и передаст трубку, растаяла.
Отношения с матерью никогда не были простыми. Та была строгой, холодной, безжалостной в словах. Профессиональный педагог, она воспитывала дочь как эксперимент, проверяя на ней свои методы. Воспитание напоминало армейскую службу — с расписанием, дисциплиной, бесконечными требованиями. Никакой детской нежности в этом не было.
Лена помнила, как в шесть лет плакала на холоде:
— Мам, мне холодно…
— Представь, что ты печка, и иди быстрее, — отрезала мать.
В подростковом возрасте стало ещё хуже: вечные сравнения с «детьми коллег», бесконечные упрёки, требования быть идеальной. Учёба, французский, музыка, чтение, спорт — всё сразу. Любви не было. Был тотальный контроль. Даже успехи встречались с холодным «так и должно быть». Когда Лена впервые осталась ночевать у парня, услышала:
— Теперь ты испорченная.
С братом мать была мягче. Он мог пропадать на сутки, а её за такое громили неделями. Отец уехал в Беларусь после развода, бабушка перебралась к Лене в Москву, а мать, оставшись одна, неожиданно появилась в Питере. Без особых планов, с паспортом и тоннами претензий. Вскоре уехала к очередному кавалеру в Екатеринбург, разругавшись с бабушкой из-за «разбитой семьи».
Мужчины всегда в неё влюблялись. Красота, уверенность, ум. Но никто не задерживался надолго — не выдерживали её характера. Подруг тоже не оставалось. Никто не выдерживал — ни мужчины, ни женщины. Лишь Лена держалась, как якорь. Хотя всё чаще чувствовала, как этот якорь тянет её вниз.
Когда она сама развелась и собралась переезжать в Беларусь, мать бросила:
— Ты бросаешь ребёнка. Ты не мать.
С тех пор они почти не общались. Иногда мать присылала письма: длинные, с извинениями, воспоминаниями. В них было что-то настоящее, будто на бумаге она становилась той, кем не могла быть в жизни. Лена читала и надеялась: «А вдруг в этот раз всё по-другому?»
Но цикл повторялся. Письма — звонок — колкое слово — обида — молчание.
Когда мать заболела — Паркинсон, слабость, падения — брат настоял на пансионате. Комната, сиделки, уход. Но даже там мать оставалась собой: вечно недовольной, едкой. На 80-летие собралась вся семья — дети, внуки. Лена не видела мать пять лет, только по видеосвязи. И вот, встретившись, услышала:
— У тебя красивая помада. Часто красишься?
Это был весь их разговор. Всё, на что мать оказалась способна в тот день.
Прошёл год. Они говорили дважды. Теперь мать не брала трубку — то ли не слышала, то ли не хотела. От брата приходили отрывочные новости, но ясности не было.
В Минске уже темнело. В России — утро. Лена снова набрала номер. Раз. Другой. Пансионат. Регистратура. Без ответа. Она почувствовала одновременно вину и облегчение. И написала заведующей:
«Передайте, пожалуйста, маме мои поздравления. Извините, что не смогла дозвониться».
Лена опустилась на диван и посмотрела в окно. Завтра ей — пятьдесят. И только сейчас она окончательно поняла: есть битвы, которые не выиграть. И всё, что остаётся — верить, что где-то в глубине души мать знала: дочь любила её. Несмотря ни на что.
