Последний звонок
Екатерина проснулась с комом в горле и тяжёлым сердцем. Утро началось не с недосыпа или дождя за окном — сегодня был день рождения её матери. Внутри всё сжималось: то она вспоминала об этом, то старательно отгоняла мысли, занимаясь уборкой или приготовлениями к встрече с подругой. Она не решалась набрать номер — то из-за разницы во времени, то придумывая, что мать может спать или быть занята. Но правда была проще: она боялась этого звонка.
Они не разговаривали почти год. Триста шестьдесят пять дней молчания, прерываемого лишь редкими сообщениями от брата. Екатерине не хватало её. И всё же… в этой дистанции было что-то успокаивающее, почти лечебное. Она привыкла к хрупкому спокойствию и знала — один разговор может снова перевернуть её мир.
Екатерина стояла перед зеркалом, аккуратно подводя глаза, ловя в отражении собственный тревожный взгляд.
— Ну что, Катя, — прошептала она, — всё равно придётся.
Брат был в Финляндии, уехал с девушкой на дачу — длинные выходные, День Победы. Поздравил мать заранее, а про сестру и не вспомнил. Надежда, что он позвонит из дома престарелых и передаст трубку, растаяла.
Отношения с матерью всегда были непростыми. Та была жёсткой, холодной, безжалостной в словах. Детский психолог по профессии, она превратила дочь в подопытного кролика для своих методик. Воспитание напоминало армейскую службу — с графиком, дисциплиной, бесконечными требованиями. Обычной материнской теплоты здесь не было.
Екатерина помнила, как в шесть лет плакала от холода:
— Мам, мне холодно…
— Представь, что ты — печка, и беги быстрее, — отрезала мать.
В подростковом возрасте стало ещё хуже: вечные сравнения с «детьми коллег», бесконечные упрёки, требования быть идеальной. Учёба, французский, музыка, книги, спорт — всё сразу. Любви не было. Был только контроль. Даже успехи встречались с холодным «так и должно быть». Когда Екатерина впервые задержалась у парня, услышала:
— Теперь замуж никто не возьмёт.
С братом мать была добрее. Он мог пропадать с друзьями сутками, а её за опоздание на час отчитывали неделю. Отец уехал в Польшу после развода, бабушка перебралась к Екатерине в Петербург, а мать, оставшись одна, неожиданно примчалась в Москву. Без визы, с румынским видом на жительство и тоннами претензий. Вскоре укатила к очередному поклоннику в Казань, разругавшись с бабушкой из-за «разваленной семьи».
Мужчины всегда влюблялись в неё. Красота, харизма, ум. Но уходили быстро — не выдерживали характера. Подруг тоже не оставалось. Никто не задерживался надолго — ни мужчины, ни женщины. Лишь Екатерина держалась, как якорь. Хотя всё чаще чувствовала, как эта связь тянет её на дно.
Когда она сама развелась и собралась уехать в Польшу, мать бросила:
— Ты предаёшь детей. Ты не мать.
С тех пор они общались редко. Иногда мать присылала письма: длинные, душевные, с извинениями и воспоминаниями. В них было что-то настоящее, будто на бумаге она могла быть той, кем не умела в жизни. Екатерина читала и надеялась: «А вдруг теперь всё по-другому?»
Но цикл повторялся. Письма — звонок — колкое слово — обида — молчание.
Когда мать заболела — Паркинсон, слабость, падения — брат настоял на пансионате. Комната, сиделки, уход. Но даже там мать оставалась собой: вечно недовольной, едкой. На 80-летие собралась вся семья — дети, внуки. Екатерина не видела мать пять лет, только по видеосвязи. И вот, встретившись, услышала:
— У тебя красиво покрашены волосы. Часто красишься?
Это был весь их разговор. Всё, на что мать нашла силы в тот день.
Прошёл год. Они говорили дважды. Теперь мать не брала трубку — то ли не слышала, то ли не хотела. От брата приходили отрывочные новости, но ясности не было.
В Петербурге сгущались сумерки. В Москве — утро. Екатерина снова набрала номер. Раз. Другой. Дом престарелых. Регистратуру. Без ответа. Она почувствовала и вину, и облегчение. И написала заведующей:
«Передайте, пожалуйста, маме мои поздравления. Простите, что не дозвонилась».
Екатерина опустилась на диван и посмотрела в окно. Завтра ей — пятьдесят пять. И только теперь она поняла по-настоящему: есть сражения, которые не выиграть. И всё, что остаётся — верить, что где-то в глубине души мать знала: дочь её любила. Несмотря ни на что.
