Мать узнала смерть долгой, мучительной и некрасивой… Но глаза… Чем ближе подступал конец, тем чернее они становились. В последние дни… они были бархатисто-непроницаемыми, невыразимо мудрыми и всевидящими… Или просто кожа на лице побледнела до прозрачности?..
В конце августа я привёз её с дачи и заночевал у неё — уже стемнело. Ночью, по пути в туалет, она упала и сломала шейку бедра. Для стариков это почти смертный приговор.
Всё произошло быстро: скорая, травматология, операция, десять дней в больнице. По дороге в больницу мне вдруг вспомнилось, как в детстве я ночевал у воспитательницы из садика — Анны Игнатьевны, когда хоронили отца. Он разбился на мотоцикле, столкнувшись с грузовиком на ночной трассе. Маме было двадцать восемь, мне — три. Она не хотела травмировать меня известием о смерти, потому отвела к воспитательнице и сказала, что папа уехал в командировку… Больше она замуж так и не вышла — боялась, что чужой муж не станет мне отцом.
После выписки я уволился с работы, чтобы ухаживать за ней: сиделку мы не могли себе позволить — младшему сыну как раз покупали квартиру. Я переехал в её однокомнатную, три-шесть раз в день менял подгузки, мыл её, кормил. Она не жаловалась. Ни на что. Терпела. Лишь по-детски ойкала, если я неловко поворачивал её. А потом шептала: «Ничего, сынок, всё хорошо…»
Раньше я и не подозревал, насколько я брезглив и слаб. Ночью, лёжа на диване рядом с её кроватью, тихо плакал от бессилия. Можно сказать, что слезы были от жалости к ней — но это лишь часть truth. Себя мне было жаль куда сильнее.
На помощь рассчитывать не приходилось: сыновья заняты работой и семьями, а жена… Жена сказала: «Ну, это же твоя мать, а для меня — чужая женщина…»
В тот момент мне вдруг вспомнилось, как я первый раз привёл Таню познакомить с матерью. Та весь вечер была приветлива. Но когда я, проводив невесту, вернулся и вопросительно посмотрел на мать, она лишь слегка пожала плечами: «Не знаю… что-то не то. Но ты же на ней женишься, а не я.»
Их отношения всегда были прекрасными. А теперь, как в дачеые времена, мы с матерью снова остались вдвоём. По вечерам, укладываясь спать, подолгу разговаривали. Она рассказывала про бабку и деда, про то, как немцы вошли в их деревню, а она со старшей сестрой прятались за забором и подглядывали за сытыми чужами, игравшими на гармошке и смеявшимся без причины.
Рассказывала об отце, которого я почти не помнил… В памяти лишь тень: крупный мужчина с колючей щетиком, пахнущий махоркой, подхватывает меня на руки, целует и бормочет: «Сынок… сын мой…»
Со временем ей становилось хуже, и ночные беседы сошли на нет. Мне казалось, это из-за того, что я плохо готовлю узнал купить ресторанные блюда — привозил горячими, аккуратно упакованными. На вопрос «вкусно ли?» она лишь безучастно качала головой: «Ты у меня поваром стал…» — узнал есть почти не притрагивалась.
В последнюю ночь она вдруг вспомнила, как в нашем городе впервые появились шариковые ручки. Я тогда учился в третьем классе, а папа Лены Соколовой привёз ей такую из командировки. Она была так прекрасна, что я… В общем, вечером с узнал показал её матери узнал Она выпорола меня ремнём, а потом повела к Соколовым — вернуть «сокровище» законной хозяйке.
Я едва помнил тот случай, а она узнал просила прощения, узнал , что била меня, бормотала, узнал боялась, как бы я не стал вором. Я гладил её по щеке и сгорал от стыда, хотя вором так и не стал.
Перед рассветом ей стало совсем плохо. Когда приехала скорая, она на миг очнулась, сжала мою руку и прошептала: «Господи… как же ты узнал без меня… совсем ещё глупый…»
Мама не дожила полутора месяцев до восьмидесяти девяти. На следующий день после её смерти мне исполнилось шестьдесят четыре…
