Обида длиной в жизнь

30 августа, пятница.

Сижу за столом в кухне, где мать, Галина Петровна, медленно перебирает гречку. Я наблюдаю, как Анна, старшая сестра, стоит у окна и пытается заставить её заговорить.

Мам, почему ты молчишь? звучит её голос, но мать лишь отводит взгляд к крупинкам, отделяя хорошие от плохих, будто от этого зависит её спокойствие.

Ты говоришь, что Светлана извинялась сотни раз, отвечает Галина Петровна ровно, без эмоций. А где ты была, когда я лежала в реанимации? Где была твоя «дорогая» Света, когда я едва держалась?

Анна тяжело вздыхает. Полтора года тянется этот конфликт, и каждый раз, когда упоминается младшая сестра, в глазах матери появляется лёд.

Мам, Света объясняла: у Маши была высокая температура, почти сорок, и она не могла бросить ребёнка, пытается она.

Не могла, отрезает мать, едва приподнимая брови. А когда ей нужны были деньги на квартиру, тогда ты уже мчалась к ней, а я осталась одна.

Я слышу, как Анна садится напротив Галины Петровны. Пятьдесят три года ей, а ей уже невыносимо быть посредником между матерью и сестрой.

Мам, послушай, Света действительно переживает, говорит Анна, глаза полные слёз. Она плачет каждый день, у неё не было выбора.

Выбор всегда есть, отрывает мать. Можно было хотя бы позвонить, узнать, как дела. А она исчезла, как будто в воду канула.

Я вспоминаю тот ужасный период, когда мать понесла сердечный приступ, а Света металась между больницей и документами по квартире. Маше тогда было три, температура держалась неделю, врачи подозревали менингит.

Знаешь, что меня бесит? продолжает Галина Петровна, не отрываясь от гречки. Не то, что ты не приехала, а то, что даже попытки не было. Ни звонка, ни сообщения.

Мам, она боялась, шепчет Анна.

Боялась чего? Что я скажу всё, что думаю? Я готова сейчас сказать: пятьдесят лет я тебя воспитывала, отдав себя полностью, а когда стало плохо, оказалось, что я никому не нужна.

Голос матери дрожит, в её глазах вспыхивают слёзы. Это не просто обида, а глубокая рана предательства.

Мам, ты же знаешь, как Света тебя любит. Помнишь, как она ухаживала за тобой, когда нога болела? Каждый день приносила еду, делала уборку. просит Анна.

Помню, кивнула Галина Петровна. И поэтому больнее. Думала, что могу положиться на неё, а оказалось нет.

Телефон зазвонил. На экране высветилось имя сестры.

Это Света. Может, поговоришь? прошептала Анна.

Нет, твёрдо ответила мать. Мне нечего тебе сказать.

Анна берёт трубку и слышит в голосе Светы тревогу.

Света, она всё ещё не хочет разговаривать. Я не знаю, что делать.

Аня, скажи ей, что готова ползать на коленях, лишь бы она простила. Я не могу дальше так жить. Маша спрашивает, почему бабушка на нас сердится.

Как ты ей объясняешь? спрашивает Анна.

Что бабушка болеет, отвечает Света. Как объяснить трёхлетней Маше, что такое обида? Я схожу с ума от этого молчания.

Я слышу, как мать снова моет крупу, а Света в трубке предлагает просто приехать, без звонков, без предупреждений.

Я боюсь, признаётся сестра. Что ты меня не пустишь.

Тогда стой у двери, пока не откроют, отвечаю я, подгоняя разговор к делу. Маме нужно увидеть действия, а не слова.

Тишина висит в трубке, пока Света наконец не соглашается приехать завтра утром.

Я возвращаюсь к маме, которая уже ставит кастрюлю с гречкой и нарезает лук для котлет.

Это она звонила? спрашивает она, не оборачиваясь.

Да, хочет приехать.

Мать замерла с ножом в руке.

Не надо, пусть не приезжает.

Мам, а может, выслушаем? Мы же семья, а не чужие.

Галина Петровна резко оборачивается, в глазах вспыхивает гнев.

Какую ссору? Я чуть не умерла в реанимации, думала, что больше никого не увижу, а единственное, о чём я думала, это почему Света не звонит.

Она смахивает руки о полотенце и садится за стол.

Я просила медсестру каждый день звонить тебе, узнать, всё ли в порядке, а ты молчала.

Она не знала, как серьёзно, пытается оправдаться Анна. Ты сама сказала мне не пугать её.

Но когда стало плохо, я просила тебя позвонить, а услышала лишь «мама, сейчас не могу приехать, у нас проблемы».

Я помню, как тяжело было выбирать между просьбой матери и объяснениями сестры. Света металась между больницей, где лежала Маша, и нотариусом, оформляющим квартиру.

Мам, попробуй понять, прошептал я. У Светы тогда рушился весь мир. Она почти потеряла ребёнка, могла не получить жильё, стояла на грани нервного срыва.

А у меня что? горько усмехнулась Галина Петровна. Я лежу, сердце колотится, а думаю только о том, как увидеть дочерей ещё раз.

Ты видела меня, сказала Анна. Я каждый день приезжала.

Да, и я благодарна, призналась мать. Но почему одна дочь может найти время для больной мамы, а другая нет?

Я молчал, понимая, что мать права. За полтора года я тоже обижался на Свету, считая её эгоистичной, но время смягчило эти чувства, а у матери боль только усилилась.

За эти месяцы я поняла, продолжила Галина Петровна, что для Светы я важна только тогда, когда ей чтото нужно. А когда нужна я, её рядом нет.

Это несправедливо, мам, возразила Анна. Ты помнишь, сколько раз она помогала тебе.

Помню, кивнула мать. Но каждый раз она просила чтото взамен: деньги на машину, сидеть с Машей, ещё чтото. Я соглашалась, думая, что мы семья.

Я почувствовал, как внутри сжимается всё больше. Мать была права, хотя мне и было трудно признать это.

Но и ты не была идеальной, осторожно сказала я. Помнишь, как строго ругал