Вера звала ведьму в гости. А потом выгнала
– Я же сказала – убирайся из моего дома! Немедленно! – Вера стояла в дверях, сжав кулаки, её голос звенел колоколами гнева.
– Да что с тобой, сестра? – пролепетала Лидия, прижимая руки к груди. – Ты сама приглашала пожить у тебя, сама сказала, что нужна помощь…
– Я передумала! – перебила Вера. – хватит! Собирай свои вещи и вон отсюда!
Лида остановилась, как будто деревяшкой превратилась. Пакет с продуктами висел в руке, словно вес всё тяжелей – сестра приехала из Новосибирска на пригородной электричке в полдень, а теперь в семь вечера снова будет преследовать тени московского метрополитена. Вера выглядела как памятник тоски: черные брови хмурились, табак в носу, а под глазами темные зоны, как пророчества.
– Вера… объясни хотя бы… – Лида попыталась успокоиться, но голос рвался, как летняя гроза.
– Ничего не объяснять. Ты мне вдруг не нужна. Подумаешь, две недели гостья. Ладно, уходи, Быстро, уходи.
Лида ссутулилась, как сиреневый цветок в дождь. Пакет упал на диван, слова пролетали мимо. Сколько лет прошло после похорон матери? Десять с лишним, вроде бы. И вот опять – холодные стены, страх, что сестра бросает.
– Не понимаю… – прошептала она, опрокидывая пакет. Конфеты, хлеб, сгущенка посыпались, словно дурные реликвии.
Вера нетерпеливо щелкала серебряной кнопкой телефона.
– Такси подъедет за семь минут. Жди у прохода.
Лида спустилась по лестнице, где портреты старого дома мерцали на стенах. Живот сводило мыслью об уходе из дома, где ещё теплились воспоминания о маминой кухне, о нагретой посуде. На улице пахло бензином и сиреной ночи. Началась кислотная метель.
В телефоне билось сообщение от сестры: «Уезжай. Не жди меня».
Она ногой вытолкнула в ворота пакет, в котором всё было, и потащилась к метро. По ветру пролетела черная кошка, размыла след на асфальте.
В кабаке «Святой Николай» она встретила Павла. Он ждал за стойкой, с кружкой настойки.
– Что стряслось, дева? – спросил он, глядя на ее мокрое лицо.
Лида вытащила сорванные облака из сердца. Павел молчал, радио вошло в пение старой йозефина. Он постучал по столу, как барабанщик в ночном оркестре.
– Приди ко мне. Пока замёрзла.
Квартира Павла пахла трубкой и книгами. Он грейся чай с малиной, на столе отблескивали фарфоровые кружки. Лида упала на диван.
– Почему Вера так? Она всегда…
– Может, злится на тебя?
– За что? После мамы?
– Мать всегда виновата. Женщины врут мягко. А ты… ты вечно мешала ее расчетам.
Лида замерла. Мама всегда говорила: «Одна груша в плетёной корзине долго не пролежит». Может, сестра проклинала ее за это?
Вернувшаяся в «Святого Николая» Вера сидела в тени, за столиком для четверых. У нее был мужчина с моторным маслом под ногтями. Она смотрела на Лиду, как будто та вчера сжег их детские фотографии.
– Ты не одна? – спросила Лида по телефону.
– С мужем, – в голосе сквозила приторная боль. – Мы пьем. Он оставил. А я… я здесь погреться.
– Вера… Я всего пару дней…
– Хватит! Ты съела допотопную речь. Ты знаешь, как я страдаю от тебя.
На улице лестница в подъезде обрушилась в ночь. Вера ушла, оставив следы соли на ступенях.
Павел зажег огонь в камине.
– Она тебя любит. Просто жаждет уничтожения. Это ее стратегия.
– Не хочу больше с ней… Но почему? Почему она гнобит?
– Женщины-близнецы… Они как вода в проруби: плотно, но острее.
Лида сидела, обхватив суставы ладонями. В доме было тихо, как в музеи. Ее сердце стучало рогом тревоги.
На рассвете Павел вел ее к реки. Над Волгой мерцали рыболовные костры.
– Никогда не позволяй сестре взять над тобой верх, – сказал он. – Ты сильнее.
Лида погрузила руки в воду. Замерзли, но внутри стало тепло.
Когда она уехала обратно в Новосибирск, Вера снова звонила. Но Лида не ответила. Иногда сестра – это лед, который разрушает лодку, на которой плывешь.
А Павел написал: «Погода хороша завтра. Поедем к реке?»
Лида ответила: «С удовольствием».
Жизнь – это танец на прутьях. Иногда они ломаются. А иногда, как они, и разводятся.
