**Дневник.**

Разбила зеркало — семь лет несчастья. Так говорит примета. Но Ратмир Корнев, владелец галереи «Зеркальный Свет», переиначил её по-своему:

— Ты разбила моё зеркало — значит, семь лет будешь отрабатывать.

Он наклонился так близко, что я почувствовала запах его мятной жвачки. Осколки венецианского стекла звенели под ногами, отражая софиты, словно вспышки фотоаппаратов. В горле стоял ком: можно пережить что угодно, кроме хруста разбитого зеркала, зная, что его рама стоит как моя годовая зарплата.

— Я заплачу, — выдохнула я.

— Чем? Твоими кривыми витринами? С сегодняшнего дня работаешь бесплатно.

Пятнадцать лет назад я сидела в мастерской деда-зеркальщика, ловила отражения в обрезках стекла. Он угощал меня зефиром и говорил: «Зеркало хранит правду. Иногда страшно смотреть, но если не боишься — узнаешь себя». После его смерти мама продала лавку, а я уехала в Москву учиться на дизайнера и подрабатывала оформлением витрин. Там меня и заметил Ратмир — высокий, обаятельный, обещал персональную выставку за «несколько эскизов».

Сначала он называл меня «музой», целовал руку после удачных проектов. Потом начал «дружескую» критику: «Слишком холодные блики, добавь тепла». Позже тон изменился: «Какая тебе фактура, если ты даже размеры путаешь?» Затем пришли штрафы за «испорченные материалы». Я уговаривала себя: «Он строг, потому что верит в меня».

В тот июньский вечер я переставляла подиумы для новой выставки. У входа стояло главное сокровище Ратмира — зеркало XVIII века в золотой раме. Один сантиметр — и тележка задела край. Треск, будто выстрел. Дождь осколков.

— Ты понимаешь, что это был лот для аукциона? — кричал он, заглушая сигнализацию.

— Я заменю его, — бормотала я, собирая осколки.

— Три миллиона рублей. Или семь лет работы.

В подвале галереи, где не ловился Wi-Fi, я собирала инсталляции по его эскизам: лампы-линзы, столы-призмы. Ратмир ставил на них своё имя. По вечерам я склеивала фото разбитого зеркала в цифровом коллаже, ища в хаосе лицо.

Раз в неделю ко мне заходила Лера, керамистка из соседней мастерской:

— Ты где пропадаешь?

— Долг отрабатываю.

Она смотрела на мои потрёпанные руки:

— Знаешь, как делают витражи? Стекло нагревают до боли, а потом резко охлаждают.

Осенью в город приехал куратор фестиваля «Свет Города» — Кирилл Шубин. Ему показали работы Ратмира, но его заинтересовала корзина с битым стеклом.

— Чьё это?

— Отходы, — буркнул Ратмир.

— Моё, — сказала я.

На улице Кирилл протянул визитку:

— Покажите то, что скрываете. Завтра в восемь, платформа 13.

Я показала ему 3D-модель: треснутая маска, внутри — лабиринт зеркал. На стенах вспыхивали слова, которые Ратмир бросал мне в лицо. Чем ближе к центру, тем чище становилось отражение.

— Это не инсталляция. Это революция, — тихо сказал он.

Первые недели мы собирали «мусор»: старые зеркала, битую керамику от Леры, рамы с барахолки. Ночами я резала стекло, училась шлифовать края.

Однажды явился Ратмир:

— Ты воруешь мои зеркала?

— Я уже заплатила, — я протянула квитанции: последние месяцы жила на дошираке, но каждый рубль отдавала реставратору.

— Без меня ты никто.

— Попробуй подать в суд. Судьи любят зрелища.

В ночь открытия вокзал светился ультрафиолетом. Люди входили в лабиринт, где стены шептали: «Ты никто. Ты должница». В центре — только их чистые лица.

Аплодисменты начались медленно, будто люди заново учились хлопать.

И тут ворвался Ратмир:

— Она украла мою работу!

— Эти слова — ваши? — Кирилл указал на стены.

— Это монтаж!

Зал рассмеялся. В соцсетях уже мелькало слово «абьюз».

Через месяц я подписала контракт с музеем. Лера открыла мастерскую «Склейка», где дети учились создавать красоту из разбитого.

Однажды ко мне пришла женщина с девочкой:

— Она после аварии. Не говорит.

Девочка молча клеила осколки на рамку. Вдруг протянула мне блестящий кусочек стекла. Мать заплакала.

Сейчас в моей мастерской висит старое зеркало из дедовой лавки. Иногда я сажусь перед ним, как в детстве.

Однажды пришло письмо:

«Ты заплатила. Даже больше. Но в каком-то смысле я был твоим отражением. Только трещины у меня — внутрь. Удачи. Р.»

Я вклеила осколок в рамку и подписала: «Даже это можно переплавить».

В деревне, где жил дед, я купила дом. Теперь в саду стоят мозаичные фигуры, а дети учатся делать витражи.

На стене табличка:
*«Мастерская отражений.
Здесь боль становится светом.
Здесь трещины — начало узора».*