Ты помнишь, как Ванька однажды согласился помочь поварихе из дома барышина понести пакеты за булками? Но стоило барысе увидеть его у дверей, как она замерла, аж речь в горло ушла.
«Добрый день, милая. Подвезли, что ли, когда нос воротит?» — подмигнул Ванька, заметив, как она борется с тяжелыми пакетами. «Простите за наглость, но пакеты на грани косьбы, дама изворачивается. Возьму на себя — не сомневайтесь».
«В самом деле? Вы уверены? Может, и вовсе не тянутся?» — лукаво улыбнулась дама. «Спасибо-поблагодари».
Ванька схватил их, как будто пустые, и зашагал уверенно, с гордостью в шаге. А женщина, худощавая, с румянцем на щеках, старалась не отстать, но у нее получалось с задержкой. Дуэт напоминал карнавал: он — высокий, крепкий, с порывом балетного маршрута; а она — миниатюрная, как блинчик, с ресничками, которые тенью трепетали при каждом мелком шаге. За один его перешаг, ей требовалось два.
«Пожалуйста, чуть медлите! Я как будто по глине бегаю,» — вздохнула она.
Он, как будто очнувшись из задума, обернулся:
«Извините, ушел в облака, совсем».
«Если не секрет, в каких?» — спросила она, пристально глядя.
Ее звали Аня. Она сразу отметила, что Ванька не выглядит как человек из модного лета: одежда потрепанная, платья в заплатках, а облик клинит, будто он из другого мира случайно сюда попал. Ее любопытство не позволило идти молча.
«Ну-ну, поделись, в чем там тарабан?»
«Просто… о себе, о жизни, — вздохнул он.
«А, может, и не пропьете?» — осторожно спросила.
«Ты что, не пью, я не такой».
«Слава Богу,» — облегченно кивнула Аня. «А как к тебе обращаются? Простите, я Аня, но зовите меня Анечкой».
Ванька замялся, будто вспоминал или, наоборот, пытался забыть что-то важное.
«Меня… Ванькой. Только так».
«Скажи спасибо, что не предъявили оригинальное имя?»
«Нее… — опустил взгляд. — Просто не помню своего».
Аня замерла от удивления, потом повеселела:
«Да вы же и вовсе с нуля!»
«Так и есть. Вывалился на дороге как уничтоженный, грязный, с ушибами, в лохмах рваных. Нашли как щенка надорванного. Кто-то остановился, вызвал скорую, и тут я в мешке отрезвый».
«Да неужели ничего не всплывает?»
«Ни фига. Иногда лицо, комната, кричалки… но такое, будто не мои».
«А что, после больницы?»
«Насадили сюда в интернат. Дали Ваню имя — Ванька. Так и живу. По крайней мере, крыша, еда, работа».
«Чем же, полезен?»
«Всякие мелочи: прихватчик, помойка на рынке, иногда блестки подаюсь. Копейки, но хватает».
«А раньше чем занимался? Память у себя никто не хранит?»
«Но вовсе. Как будто из пустоты родился, все заново учусь».
«Горько, Ванька. Но если сейчас дух не сломан, все наладится. Память — как перхоть: завтра когда натерла, всплывет».
«Возможно…»
«Вот и отлично! Чем себя мучить? Живи с тем, что рядом. Кстати, в вас сила есть, и работоспособность. Хоть навести подряда?»
«Ой, очень».
«Тогда за мной! Сбегаем к барыше. В ее особняке — работа до рта. Может, найдем для вас опцию».
«Лады. И зачем мы тут на тротуаре?»
Ванька понял, что застыл на месте, уже привлекая внимание прохожих.
«Далеко, милая?»
«Нет, совсем близко. Обычно на машине, но сегодня водитель постригся в спальне. Сюда кинула гуляш на барыше».
«А чем вы ей служите?»
«ею кухопроизводитель. Работа тяжеловата, но условия приличные. Барыша корова, да и молоко простое. Собралась она после внезапной потери. Но золото платит, да и хамить не станет».
«Если у нее такой дом и персонал — значит, куча денег, правда?»
«Ты что, не мое дело считать монеты. Мне печь и кастрюли нужны».
Подошли к массивным воротам. За ними маячил двухэтажный особняк, обрамленный зеленью. Сирень благоухала по обе стороны, и Ванька вдруг остановился. В груди мелькнуло что-то, как будто память пробудилась, но тут же сдулась, как мыльный пузырь.
«Почему замер? Идем, не бойся».
Забрались в особняк, прошли тропинкой до кухни: просторной, светлой, с варевом домашнего аромата.
«Вот и я. Это мое царство: здесь мои плитки и тарелки. Лезь, посмотри. Пока сбегаю к барыше по делам. Уверена, найдем, чем заняться нашему парню».
Ванька осмотрелся. Во многом раз в жизни такая ощутимая пылесосила в груди: тепло, уют и странная фамильярность.