Дочь двух отцов…
В нашем селе Орехово свадьбу справляли. Катерина, дочь Натальи, замуж шла. Эх, красавица была — загляденье! Платье белоснежное, скромное, а глаза горят, будто две звезды в зимнюю ночь. Весь народ собрался — кто полюбоваться, кто порадоваться. Но самое трогательное — когда её к жениху подводили.
Представляете, вели её под венцы, что под старой березой поставили, сразу два отца. Один — Николай, муж Натальи, вёл её под руку. Мужик крепкий, работящий, ладони в мозолях, а смотрел на Катю так, что дух захватывало. Держал бережно, словно самую дорогую ношу нёс.
А второй отец был на выцветшей фотокарточке, что Катя к груди прижимала. С карточки улыбался молодой парень — Алексей, родной её отец. И никто в селе этому не удивлялся, ведь все знали эту историю. Историю о дружбе, что крепче железа, и о любви, что согрела два осиротевших сердца.
Эх, помню я их, Николку и Лёшку. Не разлей вода — такими они были. Куда один, туда и другой. На рыбалку — заодно. В лес по ягоды — плечом к плечу. На вечёрки — тоже вместе, как братья. Разные характеры. Лёха — душа-человек, балагур, запевала. Возьмёт гармонь — все девки вокруг! А Николай — тихий, основательный. Больше молчал, слушал, но если уж говорил — слова на вес золота.
А потом в наше Орехово приехала Наталья, к бабке на лето. Стройная, коса до пояса. И Лёха наш с ума свалился. Ходил за ней тенью, ромашки рвал, песни под окном орал. А Николай рядом молча шагал, вздыхал да другу помогал. То лестницу придержит, то собаку отвлечёт. Рад за товарища был, хоть и видно — сам Наталью полюбил. Но дружбу не предал.
Сыграли свадьбу. Жили — не тужили. Я к ним частенько заходила — то травки принести, то просто поболтать. Дом у них — полная чаша. Не богатством, а радостью. Пирогами пахло, детский смех звенел. Родилась Катюша — вылитый Лёха, только с Натальиной улыбкой. Он в ней души не чаял. На руках качал, песни пел своим баском. А Николай им как ангел-хранитель стал. То крышу починит, то дров нарубит, то с Катей посидит, пока родители в райцентр съездят. Не просто друг — семья.
А потом… Эх, родные… Беда всегда нежданной приходит. Поехал Алексей на своём «жигулёнке» в город — да не вернулся. На обледенелой дороге занесло…
Что тут было — не описать. Наталья как в воду опущенная ходила, будто свет из глаз ушёл. Молчала, только в стену смотрела. А Катя, трёхгодовалая, к калитке бегала: «Папка! Папка!» Сердце рвалось на части.
Вся деревня помогала, как могла. Но Николай… Он прямо на их крыльце поселился. Не в доме — нет. Молча забор чинил, что Алексей не доделал. Молча дрова колол. Молоко принесёт, хлеба ломоть — на порог поставит и уйдёт. А вечером, когда Наталья в подушку рыдала, он Катю на колени сажал, в «лошадки» играл и шёпотом рассказывал сказки. Сказки про её папу — самого храброго, самого доброго на свете. Не давал ей отца забыть.
Прошёл год, другой. Горе потихоньку притупилось. Наталья ожила. А Николай всё рядом был. Не клялся в любви — просто был. Его молчаливая забота громче всяких слов говорила. Он Катю на велосипеде научил кататься — на том самом, что Лёха ей купил. На речку водил, рыбные места показывал — где с Алёшкой сиживали. Стал для неё целым миром.
Помню, как-то Наталья ко мне прибежала, вся в слезах, но не от горя — от чего-то светлого.
— Марковна, — говорит, а голос дрожит, — сидим ужинаем. Катя ложкой стучит и вдруг говорит: «Мама, а дядя Коля — это мой второй папа? Папа Лёша на небе, а папа Коля — тут?»
Я смотрю на неё, а у самой ком в горле.
— Ну и? — спрашиваю.
— А что я… Смотрю на Николая, а он сидит, белее стены, ложку в руке зажал, а по щеке слеза катится. Первая за все эти годы. Я его обняла и Кате кивнула. Да, мол, дочка. Да.
Так и стали жить вместе. Без шума, без свадьбы. Просто семьёй. И никто в селе косо не посмотрел. Все видели — это не измена памяти, а продолжение её. Николай всё, что с Алёшей связано, как святыню берег. Портрет его на стене висел. И каждый год в день рождения пекли его любимый пирог с вишней и на кладбище шли.
Николай Катю как родную растил. Любил тихо, но крепко. И научил её помнить первого отца. В её сердце места хватило на двоих.
Вот стою я на этой свадьбе, смотрю, как Николай руку Кати жениху передаёт, а потом поправляет у неё на груди фотографию в рамке. И вижу, как по его щеке, как много лет назад, снова слеза катится. Не от горя — от тихого, выстраданного счастья.
Танцевали. Катя сначала с мужем, потом Николая пригласила. А он, кружа её, к Наталье подвёл, взял Алёшину фотографию и сказал так, что все услышали:
— Ну, дружище, теперь твой черёд с дочкой танцевать.
Катя карточку двумя руками взяла, бережно, будто хрусталь. К сердцу прижала, к платью белому. И медленно закружилась одна под берёзой.
Хотя… Может, и не одна.
Все смотрели на эту девушку в белом, что танцевала танец с памятью, с любовью, с тем, кто ей жизнь дал и эти звёздные глаза.
Наталья смотрела беззвучно, губы шевелила, а по щекам слёзы светлые текли. А Николай рядом стоял, руку на её плечо положил, и в глазах у него была вся боль утраты и вся гордость за дочь, что они вместе вырастили.
Вот ведь как, родные. Думаешь — горе, конец всему. А оно, может, дорогу для новой любви расчистило. Для счастья, что не на руинах, а на крепкой памяти стоит.
Скажите мне — разве сердце не может быть таким большим, чтобы и прошлое помнить, и настоящее радоваться? По-моему, может. Ещё как может.
