Дочь не позвала на свадьбу отчима, который растил её с девяти лет. И я туда не пойду.
Моя дочь разбила мне сердце. Я верила, что к двадцати пяти годам она научилась ценить добро и отличать его от равнодушия. Но её поступок доказал обратное — жестокое, обидно-горькое. Она не пригласила на свадьбу моего мужиа, Ивана, который заменил ей отца с малых лет, отдавая ей все тепло души. Зато позвала родного отца, Алексея, который все эти годы плевал на неё с высокой колокольни. После такого у меня и мысли не было появляться на этом празднике предательства.
Развод с первым мужем был неизбежен, как гроза после долгого затишья. Последние годы брака я держалась только на силе воли да уговорах свекрови, умолявшей потерпеть её бестолкового сына. Но всему есть предел, и моё терпение лопнуло, когда дочери, Марье, исполнилось семь. Её отец никогда не ставил нас на первое место. Он играл с ней, лишь когда был под хмельком, а потом напивался в стельку. Мог пропасть на неделю, а вернувшись, доказывал правоту кулаками, оставляя синяки не только на мне, но и в душе.
Когда я узнала о его измене, это стало последней каплей. Мысль, что какая-то дура клюнула на его напускное обаяние, окончательно отрезвила меня. Развод я оформила, не оглядываясь. Алексей даже не сопротивлялся — схватил свои пожитки, разбил в сердцах зеркало в прихожей и ушёл, будто великий страдалец. Свекровь, раньше рыдавшая над своим «несчастным сыночком», превратилась в настоящую фурию. Она во всём винила меня, шептала Маше, что это я прогнала её «родненького папочку», хотя он сам давно вычеркнул нас из своей жизни.
Марья всегда тянулась к нему больше, чем ко мне. Я была строгой — заставляла учиться, воспитывала. А он появлялся редко, дарил дешёвые конфеты и пустые обещания. А когда злился, я становилась щитом между ним и дочерью. Так в её памяти он остался героем, а я — злой мачехой. Бесполезно было объяснять правду: бабушка отравила её разум, а Марья продолжала верить в сказку о «добром папе», который на деле гроша ломаного не стоил. Я стиснула зубы и боролась за неё. Через год свекровь умерла, давление ослабло, но дочь так и не перестала винить меня в том, что отец исчез.
Когда Маше было девять, я встретила Ивана в нашем городке под Владимиром. Он сразу приглянулся — спокойный, надёжный, с добрыми глазами. Я полюбила его, и он ответил тем же. Но я боялась его потерять, поэтому сразу предупредила: у меня есть дочь, и она, возможно, не примет его. Иван не испугался. Сделал мне предложение, зная, что впереди — битва. И она началась сразу: Маша капризничала, хамила, испытывала его на прочность. Думала, он сдастся — кому охота терпеть такое? Но он остался. За шестнадцать лет он лишь дважды повысил на неё голос — и то за дело. Он возил её на кружки, забирал с гулянок, покупал всё, что просила, ни разу не попрекнув. Даже институт оплатил он, а не её драгоценный родной отец.
В старших классах Марья стала относиться к нему спокойнее. Не грубила, но и спасибо не говорила. Я надеялась, что со временем она оценит, какой редкий человек Иван — не всякий отчим будет так заботиться о чужом ребёнке. Знала, что она иногда видится с Алексеем. Не лезла, но каждый её день рождения был для меня пыткой: она ждала его звонка до ночи, а он так и не звонил. И всё равно ждала — год за годом, словно ослепшая.
После школы она уехала учиться в Ярославль. Вернувшись, поселилась с парнем, с которым встречалась с третьего курса. А потом объявила о свадьбе. Я была уверена, что Иван будет рядом с нами. Но она вычеркнула его из списка гостей. Он старался не показывать боли, но я видела, как потухли его глаза. Марья бросила мне в лицо:
— На свадьбе будет мой отец. Как ты представляешь его и Ивана вместе? Хочешь позора?
Я едва сдержалась:
— Ты зовёшь отца, который плевал на тебя, и выгоняешь человека, который растил тебя? Ты неблагодарная! Я не пойду на твою свадьбу. Теперь проси всего у своего «папочки».
Она попыталась возражать, но я уже хлопнула дверью.
Дома Иван уговаривал меня передумать: мол, она единственная дочь, её день. Но я не могу. Она сделала свой выбор. Мы с Иваном столько лет боролись за неё, а она до сих пор молится на того, кто её бросил. Пусть так. Хватит — умываю руки.
