Маршрутка грохотала по ухабистым улицам Нижнего Новгорода. Людмила сидела у окна, прижавшись плечом к холодному стеклу. Одной рукой она держалась за шершавый поручень, другой — сжимала потрёпанный полиэтиленовый пакет из «Магнита» возле дома. Пакет был мятый, с потёртыми уголками и выцветшим логотипом. Внутри — коробка с тортом. На крышке — завитушками: «Ласточка». Горьковатая шутка. Особенно сегодня.
Тридцать три. Её день рождения.
Телефон молчал. Ни звонков, ни сообщений. Лишь спам из банка да сухое поздравление в телеграме от бывшей одноклассницы, с которой не виделись лет десять. Просто смайлик, ни слова от себя. Как будто нажали «отправить» случайно. Ни «поздравляю», ни «как ты?».
— Девушка, выходите? — раздалось сзади.
Людмила вздрогнула. Кивнула. Поднялась. Вышла.
Двор был тот же самый. Старая берёза посередине, облупленные скамейки, качели, покрытые ледяной коркой. Под этой самой берёзой когда-то прятались с мамой от внезапного дождя. Тогда мир казался нерушимым, как её детская рука в маминой ладони.
Теперь всё было — будто то же. Но не её. Людмила не чувствовала, что вернулась домой. Скорее, заглянула в музей собственного прошлого.
Мама жила на третьем этаже. Как всегда — дверь не заперта. Она никогда не спрашивала, когда приедет дочь. Просто ждала. И оставляла дверь открытой.
— О, торт принесла! — обрадовалась мама. Ни «здравствуй», ни «как доехала». Будто торт был главным, а всё остальное — просто фоном.
На кухне пахло жареной картошкой, укропом и луком. До боли знакомо. До времени, когда ещё казалось, что «всё лучшее впереди». Часы тикали в углу — монотонно, неумолимо, напоминая: жизнь идёт. Даже если тебе кажется, что ты стоишь на месте.
— Ну как ты? — спросила мама, не отрывая взгляда от плиты.
— Ничего, — тихо ответила Людмила. Потом добавила: — Как будто… ничего.
Мама ничего не сказала. Просто поставила перед ней тарелку. Переполненную, как всегда. Будто еда могла заполнить пустоту.
Потом долго выбирала нож. Будто от того, каким лезвием разрезать торт, зависело, сбудется ли загаданное.
— С днём рождения, — сказала мама, слегка напряжённо, будто продирала слова сквозь ком в горле.
— Спасибо, — ответила Людмила.
— Ты молодец. Держишься.
— А надо? — глухо, без вызова.
Мама подняла глаза. Не осуждающе. Не строго. А с той тихой усталостью, которая бывает только у тех, кто уже пережил всё, что можно, и всё равно продолжает жить.
— Иногда — не надо, — призналась она. — Но ты всё равно держишься. А это уже многое.
Позже, когда на столе остались лишь крошки да остывший чай, Людмила вышла на балкон. Облокотилась на перила. Внизу кричали дети, гоняли мяч. Сосед на третьем жарил шашлык — запах дымка пробивался даже сквозь мороз. За окнами — чужие квартиры. Чужие судьбы. Кто-то смеялся, кто-то ссорился, кто-то развешивал бельё. Жизнь шла. Без неё. Или мимо неё.
И в тот момент, стоя в промозглом вечернем воздухе, она вдруг почувствовала, как внутри что-то отпускает. Не резко. Не со слезами. А тихо, почти незаметно. Как будто та тяжесть, что годами давила под рёбрами, понемногу таяла.
Вечером она поехала обратно. В кармане — смятый пакет от торта. Пустой. В маршрутке пахло бензином, потёртой кожей сидений и чужими духами. Кто-то дремал, кто-то листал телефон. Влюблённые сзади шептались и смеялись.
Она молчала.
Когда открыла дверь своей квартиры, первым делом сняла пальто и услышала шорох у ног. Наклонилась. На полу — открытка. Настоящая, бумажная. Сложенная пополам, с неровными буквами. Без подписи. Без имени.
*Ты делаешь больше, чем кажется. Ты есть. С днём рождения.*
Она стояла, держа её в руках. Не узнала почерк. Не поняла, кто мог оставить. Ни одной догадки. Но — улыбнулась.
Тихо. Без надрыва. Просто — будто кто-то провёл тёплой рукой по душе.
И в этот момент она вдруг подумала:
Может, этого достаточно.
Может, жизнь — это и есть такие дни.
Когда кажется, что ничего.
А на самом деле — всё.
