Лето, перевернувшее судьбу
— Уезжаю к Денису! — выпалила я, захлопывая чемодан с таким грохотом, что дрогнули стены. Мать, застывшая в дверях, побледнела, потом побагровела, будто её ошпарили кипятком.
— Шлюха! Чтоб ноги твоей не было, когда с пузом приползёшь! — завопила она, пнув чемодан так, что тот отлетел в угол.
«Странно, — мелькнуло в голове, — а ведь ты же молилась о внуках…»
Мне двадцать три, и я задыхалась в её тисках. Материнская тоска сжимала сердце, но её контроль душил сильнее. Я мечтала о воздухе, о жизни без вечных «надо» и «не смей». Теперь я — предательница, бросившая родную кровь ради мужниного дома.
Мать осталась одна. Вся её ярость, все крики, что раньше доставались мне, теперь били в пустоту. Она лезла к соседям с советами, но те хлопали дверями. Заболело сердце, подскочило давление. Её звонки — сплошные намёки: «Я одна, я умираю». Трубка падала с диким грохотом, в прихожей пахло валерьянкой. Я велась на эти спектакли, и моё счастье с Денисом тонуло в её тоске.
Решила: ей нужен новый объект для скандалов. Кто-то, кто будет грызть ей нервы, как я до замужества.
— Завтра едем за котом для мамы, — бросила я Денису за ужином.
Он лишь крякнул, заглатывая мой борщ. Денис с шестнадцати жил один, питался пельменями и заработал язву к двадцати пяти. Когда я ворвалась в его жизнь с пирогами и борщом, он готов был на всё, лишь бы я не забирала кастрюли.
—
Рынок в соседнем районе встретил нас воем, визгом и смрадом навоза. Голова закружилась. Сначала решила — от голода (сидела на дурацкой диете, жевала один кефир). Но нет. Это кричала тоска — сотни глаз, полных надежды и ужаса. Они смотрели сквозь прутья: «Возьми меня. Спаси».
Я ничего не смыслила в котах. Хотела пушистого, вислоухого, пятнистого, но и лысого, как чертёнок. Бред. В глазах темнело. Хотелось разломать клетки, закричать: «Бегите, я прикрою!» Но лишь шла меж рядов, ощущая на себе взгляды обречённых.
— Пошли отсюда, — прошептала я.
— Без кота? — Денис удивлённо поднял бровь.
— Ладно… бери вон того, — махнула я на первого попавшегося.
На нас glared потрёпанный полосатый морд, будто говорил: «Чё уставилась?» Идеально для мамы. Будет с кем ругаться, и сердце не прихватит.
— Сколько? — спросила продавца.
— Пятнадцать тысяч.
— Ты что, озверел?!
— Это невский маскарадный! — гордо бухнул он.
Я не знала, что это за зверь, но звучало дорого. Взглянула на Дениса. Мы — бывшие студенты, только встали на ноги. Зарплаты хватало на еду, квартплату и раз в месяц — пиццу. Пятнадцать тысяч — это мои зимние сапоги, на которые копили полгода.
— Берём, — вдруг выпалила я, сама себя не понимая.
— Дорого, — пробурчал Денис.
— На любви не экономят!
— Любовь даром даётся, — огрызнулся он. — У подъезда котят даром раздают…
— У него pedigree! — встрял продавец.
— Да, pedigree! — подхватила я.
— И кому ты это pedigree предъявишь? Тараканам в маминой хрущёвке?
Я рванула к выходу. Тут из-под прилавка выскочил комок грязной шерсти — серый, лопоухий, с глазами, как у расстрелянного зайца. Подняла его:
— Чей?
— Безродный. Заберите, а то усыпят, — махнул рукой продавец.
Денис прищурился:
— Вот этого — твоей маме и надо.
— Почему?
— Выживет. Видно же — боец.
Мы вышли молча. Котёнок дрожал, уткнувшись в мою куртку.
— Ведём к маме? — спросил Денис у машины.
— Нет. Он… не подарок. Надо отмыть, причесать…
—
Дома выяснилось — котёнок девочка. Чёрт в облике кошки. За день она:
1. Обои в прихожей в клочья.
2. Устроила гнездо в Денисовом свитере.
3. Разорвала мои колготки (новые!).
4. Прыгала по шкафам, как цирковой акробат.
Ветеринар вынес вердикт: «Здорова, просто холерик». Мы вымыли её, нацепили ошейник от блох. Через неделю она превратилась в пушистый ураган — ела, урча, как «Камаз» на холостом ходу, спала на спине, лапки кверху, а ещё воровала котлеты со стола. Назвали Муркой — классика жанра.
Пора было везти её маме. Но мы тянули.
— Лови её, — хмуро сказал Денис.
В машине Мурка устроилась у меня на коленях, высунув язык от жары.
— Говорить маме, что это сибирская царская порода? — усмехнулся Денис.
Но шутить не хотелось. Мы доехали до маминого дома, посмотрели друг на друга… и развернулись.
— Маме найдём другую…
Мурка сидела на заднем сиденье, даже не подозревая, что только что избежала пожизненного заключения у мамы-тирана.
—
Сейчас Мурке десять. У неё есть паспорт (ветеринарный), любимое одеяло и право спать на нашей подушке. Она научила нас терпению, а потом — и родительству.
Безродные — самые верные.
—
Эта история случилась в уральском городке, где я искала свободу, а нашла — мужа, смысл и кошку-разрушительницу.
