СМУТНЕННЫЙ ЛИСТ бумаги лежал в нижнем ящике её стола, придавленный заявлением об уходе. Я поднял его — и сердце сжалось. Будто кто-то шепнул: это не просто бумага. Это письмо. Мне.

Вспомнил детство. Как мы с пацанами играли в разведчиков — писали невидимые записки молоком, потом сушили над газовой горелкой, чтобы проступили буквы. Мы с Алиной как-то говорили об этом за обедом, болтали, будто я не её начальник, а просто парень, смотрящий на неё с обожанием.

Я не дождался конца смены. Примчался домой, трясущимися руками зажёг плиту, поднёс лист к огню… И слова проступили. Чёткие, выжженные болью.

«Если читаешь это — значит, догадался, как увидеть невидимое. Значит, не всё кончено. Но знай: унижая меня, ты растоптал всё, что во мне к тебе было. Тебе нравилось, как я сжимаюсь от боли. Ты забыл, что за холодной маской — живая душа. Я могла бы отомстить. Но тогда стала бы тобой. А я — не ты. Прощай. Не ищи.»

Перечитал раз пять. Каждый раз — как ножом. Слова въедались в память. В голове крутилось: за что я её так ненавидел?

Когда Алина впервые пришла в отдел, будто кто-то распахнул окно — в кабинет ворвались солнце, ветер и аромат сирени. Я не был сентиментальным, но тогда… тогда впервые понял, что значит потерять разум. В ней не было гламурной красоты. Был огонь. Свет. То, от чего мужчины оборачивались, а я — сгорал.

Я знал женщин. Ухоженных, желанных, с голосами, полными намёков. Умел их читать, получать, что хотел. Свидания, цветы, поцелуи — и до свидания. Меня это устраивало. Я держал дистанцию, всегда был главным.

Но с Алиной… Хотелось прижаться к её плечу, слушать её дыхание. Просто быть рядом. Забыть, что я начальник.

Она была моей подчинённой. Надёжной. Тихой. Умной. Я поручал ей сложные проекты. Она выполняла их без единой жалобы. Я мог орать — она молчала. Но это молчание било больнее криков. В нём была сила, от которой мне хотелось сжиматься.

И я унижал её. Снова и снова. Давил, провоцировал, издевался. Мечтал сломать, чтобы потом собрать. Ждал, когда она заплачет. Представлял, как обниму, скажу: «Прости, дурак…». Но она не плакала. И не уходила. Терпела. И от этого становилась сильнее. А я — слабее.

Я приносил ей шоколадки. Ловил её взгляд. Бросал небрежные комплименты. Надеялся, что она поймёт: я не просто босс. Я — мужчина, который хочет её.

Однажды не выдержал — обнял. Крепко, но нежно. Она отстранилась, посмотрела в глаза. Без злости. Без страха. Пусто. А мне показалось — она видит меня насквозь. И это добило.

Я не мог признать, что она мне ровня. Хотел подчинить. Приручить. Делал всё, чтобы доказать себе: она — никто. А сам сходил с ума от желания.

Пытался дразнить ревностью. Громко смеялся в трубку с другими. Звал их на обед при ней. Она молчала. И это бесило больше всего.

Я верил — она чувствует. Что хочет меня. Что ей нужны мои руки, мой голос. Просто держится. Но сдастся. Обязательно.

Я знал — работа ей важна. Значит, останется. Вытерпит. А потом всё равно будет моей. Я привык получать, что хочу.

Но в пятницу она не пришла. Не предупредила. Телефон не отвечал. Почта молчала. Проект завис. Я остался у разбитого корыта. Злился, ждал, что она вернётся. Но её не было.

Словно испарилась. Как сон, который помнишь утром, но к полудню рассыпается. Она ушла — тихо, резко, навсегда.

А я… Тот, кто думал, что всё контролирует, остался с пустотой. С письмом, где — правда. Она была сильнее. Чище. И ушла первой.

Теперь мне не хватает её взгляда. Молчания. Даже упрямства. Я ненавидел её. А на самом деле… просто не умел любить.