На погосте пахло прелыми листьями и сырым мхом, будто сама зима не хотела уходить, вцепившись мокрыми пальцами в землю. Деревья стояли голыми, с редкими почками, похожими на застывшие слёзы, а вокруг бродили тени в чёрном — безмолвные, как забытые молитвы.
Анатолий стоял у могилы деда, сжимая в руках гирлянду с выцветшей надписью: «Вечный покой». Внутри было тихо, как в покинутой избе: снаружи — холодно, а где-то за печкой ещё тлеют угли. Вспомнилось, как в детстве он прятался от дедовского гнева в сарае за ржавыми бидонами, а мать кричала из сеней: «Толя, не зли его!» Тогда страх смешивался с обидой, но больше всего — с ощущением, что его никто не слышит.
Деревня умирала. Из двенадцати домов лишь пять ещё держались. Крыши зияли, словно черепа без глаз, заборы клонились, будто молясь на прощанье. Детского смеха не было слышно, запах свежего хлеба исчез. Молодёжь сбежала — кто в Москву, кто за границу, не поворачивая головы. Старики уходили тихо, один за другим, будто по невидимому списку. Оставшиеся бродили с пустыми взглядами, как тени, забытые между мирами.
Анатолий уехал двадцать лет назад — сначала в училище, потом в армию, затем на заработки на Урал. Теперь вернулся. Дед умер внезапно, соседка позвонила: «Приезжай, уже остыл».
Он думал: похороню, продам дом — и конец. Был готов к сырости в избе, к запаху затхлости, к старым фотографиям на стене. Ко всему, кроме… соседки Варины.
Её он едва узнал. Девочка с косами, что когда-то бегала за ним по лужам, теперь стояла у колодца — крепкая, спокойная, взрослая. Волосы заплетены в тугую косу, руки в мозолях, но глаза — живые, глубокие, как лесное озеро. Она смотрела прямо, без лишних слов, но так, будто видела его насквозь — и принимала, словно он и не уезжал.
— Надолго? — спросила она, без улыбки, но с теплом, будто знала ответ.
— Похороны, дом продать… — Он пожал плечами, глядя в сторону. — А ты чего тут? Все же разбежались.
— А я осталась, — ответила она, переставляя ведро. После паузы добавила: — Кто-то должен был.
Он не нашёл слов. Её голос, ровный и твёрдый, будто уже причислил его к уехавшим. Это когОн посмотрел на неё, на этот погост, на покосившиеся избы, и вдруг понял, что больше никуда не поедет — и точка.
