**Окна, скреплённые надеждой**
Когда проснулась Анфиса, в комнате уже было светло, но воздух ещё хранил запах вчерашнего ужина — картошки, зажаренной до хрустящей корочки, чуть пересоленной, но именно такой, какой она любила. Не идеальной, но своей. Комната была наполнена тишиной — тяжёлой, словно ночь не ушла, а притаилась за старым шкафом, не желая отпускать.
Вторая половина кровати пустовала. На подушке осталась вмятина — глубокая, будто след от ушедшего человека. Не крик, а молчание, которое громче любых слов.
Анфиса притянула к себе одеяло, села и посмотрела на окно. Оно было заклеено крест-накрест пожелтевшей бумагой — отсыревшей по краям, но крепко держащейся. В детстве в Рязани она клеила так с бабушкой — от грозы, от ветра. Теперь — от страха. От войны. От взрывов. Без смеха. Без чая с мёдом.
Муж был в Брянске. Доброволец. Электрик. Уехал чинить оборванные провода. Сказал: *«Кому, если не мне?»* — и усмехнулся. Эта улыбка — тонкая, как ледяная корка на лужице — потом ещё долго снилась Анфисе. В снах он уходил, не оглядываясь, растворяясь в утреннем тумане. Он поцеловал её в лоб, провёл рукой по волосам дочери — как будто просто вышел в магазин.
Их дочь, Даша, спала в соседней комнате, свернувшись калачиком под старым одеялом с цветами. Одну руку протянула к пустому месту — туда, где раньше лежал плюшевый зайка. Куда он исчез, никто не знал. На стене висел рисунок, сделанный весной: дом с красной крышей, цветы у крыльца и надпись: *«Здесь любят. Не трогайте нас»*. Краски выцвели, уголки закрутились, но он всё ещё висел. Как молчаливая молитва. Как оберег, приклеенный скотчем.
Анфиса разогрела кашу, долила кофе — горького, чуть пригоревшего, но привычного. Селилась на подоконник, поджала ноги и уставилась на трещинку в кружке. Такая же, как в сердце — старая, не заживающая. Каждый угол квартиры знал, что значит ждать. Знал звуки, запахи, дыхание тревоги.
На телефоне — два сообщения от мужа:
*— Свет дали.*
*— В подвале мальчик с котом. В рюкзаке. Вместе.*
Она долго смотрела на экран. Короткие слова, но они резали глубже любого крика. В них было больше правды, чем во всём, что её окружало.
Нажала *«сердечко»*. Стерла. Написала: *«Держись»*. Стерла. Потом просто: *«Ты живой?»* — и отправила.
Ответа не было. Тишину нарушил холодильник — щёлкнул, будто вздрогнув вместе с ней.
Днём зашла тётя Нина с пятого этажа — худая, с резкими движениями, голос звонкий, как будто всегда на грани. Принесла банку тушёнки и пару яиц.
*— С гуманитарки. Вам нужнее. Ты ж с ребёнком.*
Анфиса поблагодарила, опустив глаза.
*— Видела, как внизу опять бумагой окна заклеили. Прямо как в сорок первом. Всё возвращается. Понимаешь?*
Понимала. Хотела ответить, но слова застряли где-то между горлом и памятью.
*— Тогда кресты рисовали. Молились. А теперь — клеим. И молчим. Но всё равно надеемся. Глупо, да? А человек — упрямый. Надеется.*
Анфиса кивнула. Медленно. Твёрдо.
На следующее утро Даша спросила:
*— Мам, а если папа не вернётся?*
Анфиса взяла её лицо в ладони, почувствовала, как дрожат детские щёки.
*— Вернётся. Даже если не скоро. Он знает дорогу. И знает, что мы его ждём.*
*— А если забудет?*
*— Не забудет. Он помнит, как ты смеялась, когда уронила вареники. Как боялась грома. Помнит твои рисунки и запах булочек с корицей. Всё помнит.*
Даша кивнула, сжимая кулаки. Потом шёпотом:
*— А бумажные окна… они правда помогают?*
Анфиса взглянула на стекло, дрожащее от ветра. Бумага колыхалась, как сердце.
*— Не совсем. Но с ними — не так страшно. Это как… обнять дом. Чтобы он знал — ты рядом. Он не один.*
Даша подошла и приложила ладонь к окну. Молча.
Вечером Анфиса включила лампу и написала:
*— Даша скучает.*
Ответ пришёл через час:
*— Я тоже. По обеим.*
В ту ночь они спали втроём — Анфиса, Даша и Надежда. Та, что не занимает места, не толкается, не шумит. Но от неё — тепло. Она дышала с ними в унисон, где-то между сном и верой. Даша держала маму за руку. Крепко.
А утром бумажные полоски на окне стали чуть светлее. Будто впитали часть тьмы. Солнце пробивалось сквозь них мягко — как свет в церкви.
И когда Анфиса проснулась, в комнате пахло чем-то большим, чем просто едой. Возвращением. Не шагами. Не голосом. А присутствием. Будто кто-то просто вдохнул рядом. Она не бросилась к двери. Просто сидела, прислушивалась. И держалась за этот воздух. За этот запах. За Надежду.
