Стёкла, склеенные надеждой
Ангелина проснулась в комнате, залитой утренним светом, но воздух всё ещё пах вчерашним ужином — пережаренной картошкой с хрустящей корочкой, чуть пересоленной. Именно такой, как она любила — с налётом домашнего уюта, пусть и не идеального. Тишина в комнате была густой, словно ночь не ушла, а притаилась в углу, не желая отпускать.
Вторая половина кровати пустовала. На подушке осталась вмятина — глубокая, будто отпечаток ушедшего человека. Он ушёл тихо, осторожно, но эта вмятина кричала громче любых слов.
Ангелина натянула одеяло, села и взглянула на окно. Оно было заклеено крест-накрест пожелтевшей бумагой, отсыревшей по краям. В детстве, в Твери, она делала так с бабушкой — от грозы, от ветра. Теперь — от страха. От войны. От взрывов. Без смеха. Без чая с малиновым вареньем.
Муж был в Ростове. Доброволец. Электрик. Уехал чинить разбитые сети. Сказал: «Кому, если не мне?» — и усмехнулся. Эта улыбка, хрупкая, как первый лёд на луже, потом снилась Ангелине по ночам. В снах он уходил, не оглядываясь, растворяясь в светлой дымке. Он поцеловал её в лоб, погладил дочь по волосам — будто просто вышел за хлебом.
Их дочь, Светлана, девяти лет, спала в соседней комнате, свернувшись калачиком под старым одеялом с медведями. Рука её тянулась к пустому месту — там раньше лежал плюшевый заяц. Куда он пропал, никто не помнил. На стене висел рисунок, сделанный весной: дом с синей крышей, цветы у крыльца и надпись: «Здесь любят. Оставьте нас в покое». Краски выцвели, но рисунок висел — тихий оберег. Молитва на скотче.
Ангелина разогрела овсянку, налила себе кофе — горький, с привкусом гари. Села на подоконник, поджала ноги и уставилась на трещину в кружке. Такая же — на сердце. Каждая вещь в квартире знала, что значит ждать. Знакомые звуки, запахи, дыхание тревоги.
На телефоне — два сообщения от мужа:
*— Свет дали.*
*— Мальчик с котом спит в подвале. В рюкзаке. Вместе.*
Она долго смотрела на экран. Эти слова, такие простые, резали глубже любого крика. В них была правда, которой не было вокруг.
Она поставила сердечко. Стерла. Написала *«Держись»*. Стерла. Затем просто: *«Ты жив?»* — и отправила.
Ответа не было. В тишине щёлкнул холодильник — будто вздрогнул вместе с ней.
Днём зашла тётя Галя с пятого этажа. Сухонькая, быстрая, голос звонкий, будто натянутая струна. Принесла банку тушёнки и три яйца.
— С гуманитарки. Вам нужнее. Ты ж с ребёнком.
Ангелина молча поблагодарила, опустив глаза.
— Видела, как на первом окна бумагой заклеили. Прямо как в сорок первом. Всё возвращается. Понимаешь?
Понимала. Хотела ответить, но слова застряли где-то между сердцем и памятью.
— Тогда кресты рисовали. Молились. Сейчас — клеим. И молчим. А всё равно надеемся. Глупо, да? А человек — упрямый. Надеется.
Ангелина кивнула. Твёрдо.
На следующее утро Света спросила:
— Мам, а если папа не вернётся?
Ангелина взяла её лицо в ладони, почувствовала, как дрожат детские щёки.
— Вернётся. Даже если не скоро. Он знает дорогу. И знает, что мы его ждём.
— А если забудет?
— Не забудет. Он помнит, как ты смеялась, когда разлила компот. Как боялась грозы. Помнит твои рисунки и запах ванили на кухне. Всё помнит.
Света кивнула, сжимая кулачки. Потом прошептала:
— А бумажные стёкла… они правда помогают?
Ангелина взглянула на дрожащие полоски бумаги. Они колыхались, как сердце.
— Не совсем. Но с ними — не так страшно. Это как… будто ты обнимаешь дом. И он чувствует: ты рядом. Он не один.
Света прижала ладонь к стеклу. Молча.
Вечером Ангелина включила лампу и написала:
*— Света скучает.*
Ответ пришёл через час:
*— Я тоже. По обеим.*
Этой ночью они спали втроём — Ангелина, Света и Надежда. Та, что не занимает места, не толкается, не дышит громко. Но от неё — тепло. Она дышала с ними в такт, где-то между верой и сном. Света сжимала мамину руку. Крепко.
А утром бумажные полоски на окне стали светлее. Будто впитали часть тьмы. Солнце просачивалось сквозь них мягко — как свет сквозь витраж.
А когда Ангелина проснулась, в комнате пахло чем-то большим, чем просто едой — возвращением. Не голосом. Не шагами. А присутствием. Как будто кто-то просто вдохнул рядом. Она не стала открывать дверь. Просто сидела, прислушивалась. И держалась за этот воздух. За этот запах. За Надежду.
