Окна, склеенные надеждой
Когда Марьяна проснулась, в комнате уже светило солнце, но воздух всё ещё пах вчерашней картошкой — слегка подгоревшей, чуть пересоленной, с хрустящей корочкой. Именно так, как она любила — с привкусом чего-то родного, пусть и неидеального. Тишина в комнате была густой, будто ночь ещё не ушла, а притаилась за шкафом, не желая отпускать.
Вторая половина кровати пустовала. На подушке — вмятина. Такая, что сразу ясно: человек ушёл недавно. Тихо. Без лишнего шума. Эта вмятина кричала, только беззвучно. Громче любых слов.
Марьяна натянула одеяло, села и взглянула на окно. Оно было заклеено бумажными полосками — жёлтыми, отсыревшими по краям. В детстве в Твери она так делала с бабушкой — от грозы, от ветра. Теперь — от страха. От войны. От взрывов. И уже без смеха. И без чая с мятой.
Муж был в Белгороде. Доброволец. Электрик. Уехал чинить разрушенные сети. Сказал: «Кто, если не я?» — и усмехнулся. Эта улыбка — тонкая, как паутинка — потом ещё долго снилась Марьяне. Во снах он уходил, не оглядываясь, растворяясь в светлой дымке. Он поцеловал её в лоб, погладил дочь по голове — словно просто вышел за хлебом.
Их дочке, Насте, было девять. Она спала в соседней комнате, свернувшись калачиком под старым одеялом с зайцами. Одну руку вытянула к пустому месту — там раньше лежал плюшевый мишка. Куда он пропал, никто не помнил. На стене висел плакат, нарисованный весной: домик с красной крышей, цветы у порога и надпись: «У нас любовь. Не трогайте». Краски поблёкли, уголки закрутились, но он всё ещё висел. Тихий оберег. Молитва на скотче.
Марьяна разогрела кашу, долила себе кофе — горького, с привкусом гари, почти родного. Села на подоконник, поджала ноги, уставилась на трещинку в кружке. Такая же, как в сердце — старая, незаживающая. Каждый угол квартиры знал, каково это — ждать. Знавал звуки, запахи, дыхание тревоги.
На телефоне два сообщения от мужа:
— Свет дали.
— Мальчик с котом спит в подвале. В рюкзаке. Вместе.
Марьяна долго смотрела на экран. Слова — простые, но резали глубже любого крика. В них было больше правды, чем во всём, что её окружало.
Она поставила сердечко. Стерла. Написала «Держись». Стерла. Потом просто: «Ты жив?» — и отправила.
Ответа не было. В тишине щёлкнул холодильник — будто вздрогнул вместе с ней.
Днём заглянула тётя Галя с пятого этажа. Худая, быстрая, голос на грани срыва. Принесла банку тушёнки и три яйца.
— С гуманитарки. Вам нужнее. Ты ж с ребёнком.
Марьяна поблагодарила, опустив глаза.
— Видела, как на втором опять окна бумагой заклеили. Прямо как в сорок первом. Всё возвращается. Понимаешь?
Понимала. Хотела ответить, но слова застряли. Где-то меж рёбер и памяти.
— Тогда кресты рисовали. Молились. Сейчас — клеим. И молчим. А всё равно надеемся. Глупо, да? Но человек — упрямый. Надеется.
Марьяна кивнула. Медленно. Твёрдо.
На следующее утро Настя спросила:
— Мам, а если папа не вернётся?
Марьяна села рядом, взяла её лицо в ладони, почувствовала, как дрожат детские щёки.
— Вернётся. Даже если не скоро. Он знает дорогу. И знает, что мы его ждём.
— А если забудет?
— Он не забудет. Папа помнит, как ты смеялась, когда пролила компот. Как боялась грозы. Помнит твои рисунки и запах ванили на кухне. Всё помнит.
Настя кивнула, сжимая кулаки. Потом прошептала:
— А бумажные окна… они правда помогают?
Марьяна взглянула на дрожащие стёкла. Бумага шевелилась, будто живая.
— Не совсем. Но с ними — не так страшно. Это как… как обнять дом. Чтоб он знал: ты рядом. Он не один.
Настя приложила ладонь к окну. Молча.
Вечером Марьяна включила лампу и написала:
— Настя скучает.
Ответ пришёл через час:
— Я тоже. По обеим.
В ту ночь они спали втроём — Марьяна, Настя и Надежда. Та, что не занимает место, не ворочается, не дышит громко. Но от неё — тепло. Она дышала с ними в такт, где-то между верой и сном. Настя держала маму за руку. Крепко.
А утром бумажные полоски на окне стали чуть светлее. Будто впитали в себя часть тьмы. Солнце пробивалось сквозь них мягко — как свет сквозь витраж.
И когда Марьяна проснулась, в комнате пахло чем-то большим, чем просто едой — возвращением. Не шагами. Не голосом. А присутствием. Как будто кто-то просто вдохнул рядом. Она не стала бежать к двери. Просто сидела, слушала. И держалась за этот воздух. За этот запах. За Надежду.
