Голубые письма из прошлого
Когда Дмитрий обнаружил письмо в почтовом ящике, он сразу понял — это не квитанция, не уведомление из банка и уж точно не спам. Конверт был плотный, матово-голубой, с потёртыми уголками, будто хранил в себе отголоски прошлого. Бумага напоминала пожелтевшие страницы старого дневника. На обратной стороне — лишь две буквы: «К.Б.». Почерк лёгкий, с едва заметным наклоном, словно автор знал каждое слово наперёд, но не торопился.
Он не стал вскрывать его тут же. Поднялся в квартиру, положил конверт на подоконник, сел, потом снова встал. Молча поставил чайник, начисто вымыл кружку, высушил её проверенным кухонным полотенцем. Мысли спутывались, но одна звучала чётко: «Кто сейчас пишет письма?» И главное — почему ему? И почему именно так?
Когда он развернул лист, сложенный вдвое, воздух в комнате будто застыл. Бумага была тонкой, слегка пожелтевшей, с едва уловимым ароматом чернил и чего-то давно забытого — будто из чужого детства. Текст был коротким, но в нём было больше смысла, чем в сотнях бесед:
«Дмитрий. Мне приснилась та осень на перроне. Ты — с чемоданом, я — с билетом. Я так и не уехала. Просто не смогла. Но ты уже ушёл. Всё, что осталось, стало голубым. Если ты читаешь это, значит, меня больше нет. А письма — мои. В доме у старого моста. Они твои. К.Б.»
Он перечитал несколько раз. Сначала сидел неподвижно, потом зашагал по комнате, будто отмеряя шагами время. Внутри дрожала не тревога, а боль, внезапно вернувшаяся, как запах дома, который давно покинул. Это была Катя. Его Катя. Та, что слушала пластинки на полной громкости и декламировала Бродского, словно стихи были её щитом. Та, у которой прядь волос вечно спадала на глаза. Он помнил её — до мельчайших деталей.
Пятнадцать лет назад они проводили вместе каждое лето. Катя жила в маленьком доме на окраине деревни Берёзовка, у старого моста через ручей. У неё был пёс — огромный лохматый Барс, который всегда лежал у её ног, словно верный часовой. Летом они катались на велосипедах, пили чай с мёдом и разговаривали о вещах, которые казались тогда важнее всего. Она слышала его, даже когда он молчал. А он влюблялся в каждое её молчание.
Он помнил тот день на вокзале в Калуге. Было уже холодно, листья прилипали к асфальту, Катя стояла в поношенном коричневом пальто. Он сказал: «Ты уезжаешь», и она кивнула. Губы дрогнули, но слов не последовало. Он развернулся и ушёл. И всё, что осталось внутри, — стало голубым. Теперь он знал, как это называется.
Дом стоял на том же месте. Лишь немного обветшал: окна закрыты плотными шторами, на крыльце — трещины, краска на перилах облупилась. Но калитка открылась легко, будто её ждали. Ключ — под кирпичом у сирени. Это было как удар — будто всё это время кто-то бережно хранил для него этот момент. Внутри пахло сушёной мятой, пылью от старых книг и… чем-то её. Воздух словно помнил его.
На стене висела карта с отметками. К каждой булавке прикреплена записка. «Ты был здесь». Или просто год. Или — «Я ждала». В шкафу, за потёртым пледом, он нашёл коробку. В ней — десятки писем. Все — на голубой бумаге. Голубыми чернилами. С голубой каймой по краям. Будто их писали в сумерках, в тишине, в надежде, что они когда-нибудь найдут своего читателя.
Он опустился на пол. Стал читать. Комок в горле рос с каждой строчкой. Письма были ею. Её голос звучал в каждой фразе. «Дмитрий. Сегодня вспоминала, как ты смеёшься.» — «Дмитрий, ты снова пришёл во сне. Проснулась с мокрыми щеками.» — «Дмитрий, злюсь на тебя за то, что ушёл первым. Но всё равно люблю.» Одно письмо было порвано и склеено. Внизу — «Прости».
Он остался в доме до утра. Зажёг свечу, слушал, как скрипят половицы. На рассвете вышел на крыльцо, держа коробку в руках. Смотрел на воду. Она была тихой, как письмо, пришедшее слишком поздно. Он не знал, зачем Катя сохранила их. Может, знала, что он вернётся. Он вернулся.
Через день он увёз письма в Петербург. Держал коробку на коленях в электричке, боясь её уронить. Вечером заварил чай, разложил письма на столе. Купил альбом — голубой, матерчатый, как тетрадь для воспоминаний. Вложил письма в прозрачные листы. Одно за другим. Подписал: «К.Б. — 2005–2010».
А потом, спустя долгие годы, впервые написал стихи. От руки. Голубыми чернилами. Строки вышли ровными, без лишних слов. Там не было «любви» и «судьбы». Была только правда.
Он вложил лист в конверт. Написал адрес, которого больше не существовало. Отправил. Просто так. Чтобы поставить точку. Или начать сначала.
Иногда письма приходят слишком поздно. Но иногда — именно тогда, когда нужно. Даже если ответить уже некому.
