Голубые письма из прошлого
Когда Дмитрий Петров обнаружил в почтовом ящике конверт, он сразу понял — это не квитанция за квартиру, не напоминание из банка и уж точно не листовка скидочного магазина. Конверт был плотный, матово-голубой, с потёртыми уголками и лёгким ароматом старины — будто его достали из бабушкиного сундука. На обороте — всего две буквы: «А.К.». Почерк — ровный, слегка наклонённый, будто писал человек, привыкший взвешивать каждое слово.
Он не стал вскрывать его сразу. Поднялся в квартиру, положил конверт на кухонный стол, сел, потом снова встал. Заварил чай, тщательно вымыл кружку, вытер её полотенцем до блеска. В голове крутилось: «Кто вообще в наше время пишет письма?» Тем более — ему. И уж тем более — вот так.
Когда он всё же развернул листок, сложенный вдвое, воздух в комнате словно стал тяжелее. Бумага была тонкая, чуть пожелтевшая, пахла чернилами и чем-то неуловимо знакомым — как будто из другого времени. Текст был коротким, но в нём уместилось больше, чем в сотне разговоров:
«Дима. Мне приснился тот день на вокзале. Ты стоял с сумкой, я — с билетом. Я так и не уехала. Не смогла. А ты ушёл. Всё это осталось. Всё — голубым. Если ты читаешь это, значит, меня уже нет. А письма — мои остались. В доме у старого моста. Они — твои. А.К.»
Он прочёл раз, потом ещё раз. Сидел неподвижно. Потом зашагал по комнате, будто пытался уйти от мысли, которая настойчиво нагоняла. Внутри ёкнуло — не от страха, а от неожиданного возвращения боли, которую он давно закопал, как забытые детские игрушки. Это была Алиса. Его Алиса. Та, что носила наушники, из которых даже издалека доносился рок, и цитировала Есенина вполголоса, словно бросая стихи в лицо всему миру. Та, у которой всегда выбивалась прядь волос, сколько бы она её ни поправляла. Он помнил её — до последней чёрточки.
Пятнадцать лет назад они проводили вместе каждое лето. Алиса жила в маленьком доме на краю деревни Берёзовки, у старого моста через речушку. У неё была собака — здоровенный пёс по кличке Барсик, который преданно лежал у её ног, как часовой. Летом они катались на велосипедах, пили чай с мёдом из термоса и говорили о ерунде, которая почему-то казалась самой важной на свете. Она понимала его даже без слов. А он любил каждое её молчание.
Он помнил тот день на вокзале в Твери. Было уже холодно, листья прилипали к асфальту, Алиса стояла в потрёпанном коричневом плаще. Он сказал: «Ты уезжаешь», и она кивнула. Губы дрогнули, но она не ответила. Он развернулся и ушёл. И всё внутри стало голубым. Теперь он знал, как это называется.
Дом стоял там же, только слегка покосился, окна были завешены плотными шторами, ступеньки поросли мхом. Но калитка открылась легко, как будто ждала его. Ключ — под кирпичом у сирени. И это было как удар — словно время здесь остановилось специально для него. Внутри пахло сушёной мятой, старыми журналами и… чем-то её. Будто стены помнили.
На стене висела карта с цветными булавками. К каждой прикреплена записка. «Ты был здесь». Или просто дата. Или — «Я ждала». В шкафу, за выцветшим пледом, он нашёл коробку. В ней — десятки писем. Все — на голубой бумаге. Голубыми чернилами. С голубыми рамками. Словно их писали в сумерках, между надеждой и отчаянием.
Он сел на пол. Начал читать. В горле встал ком. Письма были ей. Её голос звучал в каждой строке. «Дима. Сегодня вспоминала, как ты смеёшься.» — «Дима, ты снова пришёл во сне. Проснулась в слезах.» — «Дима, я злюсь, что ты ушёл первым. Но всё равно люблю.» Одно письмо было разорвано и склеено. Внизу — «Прости».
Он остался в доме на ночь. Зажёг свечу, слушал, как скрипят половицы. Утром вышел на крыльцо с коробкой в руках. Смотрел на реку. Она была тиха, как письмо, дошедшее с опозданием. Он не знал, зачем Алиса их хранила. Может — верила, что он вернётся. Он вернулся.
Через день он увёз письма в Санкт-Петербург. Всю дорогу держал коробку на коленях, боясь уронить. Вечером заварил чай, разложил письма на столе. Купил альбом — голубой, в тканевом переплёте, как те, что были в школе. Разместил письма в файлы. Одно за другим. Подписал: «А.К. — 2003–2008».
А потом, спустя годы, впервые написал стихи. От руки. Голубыми чернилами. Строки вышли простыми, без пафоса. В них не было слов «любовь» и «вечность». Но было всё. Без прикрас. Просто правда.
Он вложил листок в конверт. Написал адрес, которого больше не существовало. Отправил. Просто так. Чтобы поставить точку. Или начать сначала.
Иногда письма приходят слишком поздно. Но иногда — именно тогда, когда нужно. Даже если читать их уже некому.
