**Лестница в никуда**
Ему никогда не звонили так рано. Особенно ему — Ивану Семёновичу Морозову, участковому врачу с тридцатью годами практики, привыкшему к чёткому распорядку: каждый день начинался в 7:15 — кружка крепкого чая, свежая газета, неспешная прогулка до больницы. Всё шло как по маслу, словно ход старых кремлёвских курантов. Но не в этот раз. В 5:37, когда город ещё спал, окутанный предрассветной тишиной, раздался звонок, резкий, как ножевой порез.
Он поднялся, сбросил одеяло, на ощупь накинул халат, поднял трубку, не зажигая света.
— Да?
— Это Татьяна Петровна… Из 16-й квартиры… Вы, наверное, меня не помните… У меня сосед — Дмитрий… Он… кажется, умер.
Голос был надтреснутым, хрупким, будто старая пластинка, игла которой вот-вот соскочит. В словах не было паники — только растерянность и ужас, будто происходящее не реальность, а кошмар, из которого не вырваться.
— Вызывайте скорую, — пробормотал Иван Семёнович, хотя понимал: время, скорее всего, упущено.
— Я боюсь туда одна… Он в подвале. Говорил, что свет там гаснет в шесть. Просил, если что, позвать вас…
Он замер. Дышал тяжело, будто стоял перед закрытой дверью палаты, где уже ничем не поможешь. Он знал: начинается то, чему не учат ни в институте, ни в практике, ни в жизни.
— Он сказал: если услышу скрип — значит, конец… — прошептала она.
Тогда врач понял: сон кончился.
Через сорок минут он стоял у старой хрущёвки на окраине Твери. Дом будто сгорбился от времени: облезлая краска, мутные стёкла, гнетущая тишина. Татьяна Петровна встретила его в растрёпанном халате, руки спрятаны в рукава, взгляд опущен.
— Он вчера говорил, будто из подвала «кто-то зовёт». Я посмеялась… А ночью… крик. Скрип. Потом — тишина…
Она говорила шёпотом, словно боялась, что и стены подслушают. Иван Семёнович молча кивнул.
Подвал находился с задней стороны дома. Разбитые ступени, ржавая дверь без замка, скрипящая на ветру. Он сжал фонарик, стиснул зубы. Спустился.
Там пахло сыростью и затхлостью, будто сюда десятилетиями не ступала нога человека. Лампочка мигнула и погасла. Он включил фонарь. Луч выхватил груды коробок, паутину, старый шифоньер и… фигуру.
Мужчина сидел на корточках, лицом к стене. Пальто расстёгнуто, руки бессильно лежали на коленях. Иван подошёл ближе. Сердце стучало глухо.
— Дмитрий?
Тишина. Только когда он почти вплотную приблизился, плечи того дёрнулись.
— Я слышу их, — прошептал мужчина. Голос был чужим, будто говорил не он, а кто-то другой, спрятавшийся внутри.
— Кого?
— Тех, кто остался… Под нами. Они шепчут. Они помнят. Ждут. Они знают всё про всех…
Он повернул голову. Глаза — пустые, мёртвые, как потухшие угли. Иван положил руку ему на плечо. Тот не дрогнул.
— Уже поздно, — тихо сказал Дмитрий. — Я открою им.
И тогда из глубины подвала донёсся скрип. Долгий. Металлический. Пронзительный. И Иван Семёнович услышал его. Он дрожал. Не от страха — от понимания, что такое не стирается из памяти.
Скорая приехала через пятнадцать минут. Дмитрия нашли у стены — без сознания, но живого. Диагноз — острый психоз на фоне тяжёлой депрессии, усугублённый чувством вины. Дежурный врач выписал заключение механически, не вникая. Никто не спросил, что именно слышал человек в темноте под лестницей.
Иван не пошёл домой. Он сел у входа в подвал. Закурил — впервые за двадцать лет. Медленно вдыхал дым, будто вбирал в себя чужую боль. Он думал не только о Дмитрии. Он думал о себе. О том, как в каждом из нас с годами появляется лестница, ведущая вниз. Иногда она почти незаметна. Иногда — крутая и без перил.
И о том, как важно, чтобы в самый тёмный момент рядом оказался кто-то, кто спустится следом. Не спасать. Просто быть рядом. Чтобы скрип не звучал в одиночестве.
Он потушил окурок. Вышел на улицу. Утро было серым, но в этой серости уже теплился свет. И Иван Семёнович понял: сегодня он нужен. Хотя бы кому-то. Хотя бы себе.
